— Еды на троих кладите! — потребовал Колобок.

— Тебе-то зачем? — шепотом спросил Богатырь.

— Положено — отдай! — строго сказал Гомункул. — Хлеб, знаешь ли, сам себя несет…

Воины в высоких колпаках глядели на Жихаря с благодарностью: хоть Смерти и нет, но кому охота коротать вечность в душном подземелье?

Покойного вождя жрецы своевременно подготовили к длительному хранению — вытащили скудные мозги и обильные внутренности, пропитали смолой и травяными настоями, — но работу эту, наряду с прочими, выполнили кое-как, отчего славный Карбаксай явственно пованивал. Ладно еще, что и нюх у людей притупился…

Плача не слышалось: за месяцы прощания со своим главарем всё выплакали, а до Жихаря с Колобком никому дела не было, сами напросились…

— Коня берегите, — сказал напоследок Жихарь. — Вернусь — спрошу!

— Продай, а? — сказал вождь. — Проверим, крестец у него крепок ли?

— Проверь! — великодушно разрешил богатырь и захохотал. Потом спустился по бревну с поперечинами в яму.

Скифы споро, пока странный гость не передумал, настелили над ямой бревна.

— Плотней, плотней! — командовал Жихарь. — Не желаю пыль глотать!

Наконец последний солнечный лучик над головой его истончился, поиграл на бревенчатой стене и угас.

Полетели первые комья земли. Удары становились все глуше и глуше.

— Так они курган целую неделю будут насыпать, — сказал богатырь и закашлялся. — Жалко, что нельзя раздвоиться: я бы до вечера управился, хорошенько поевши…

И почувствовал, что есть не хочется. И пить. И спать. На земле он этого не замечал. То есть замечал, но не хотел подробно думать.

— Ничего, — сказал Колобок. — Сейчас должно подействовать. Курган — это ведь для людей, для памяти…

— Душно становится, — пожаловался богатырь и закашлялся. — И запах этот… И темно…

— Лю мне подарил фонарик, — сказал Колобок. — Единственный умный человек среди вас, обломов. Даже непонятно, почему он с вами связался.

— А ты чего связался?

— У меня своя выгода…