А вот и они. Брели по дорогам, опираясь на посохи, узнавали знакомых, дальше шли уже группами, поддерживая друг друга.

— Они все больные! — удивился брат Игнатий.

— Так много, и все сразу? — широко открыв глаза, пробормотал Фриссон.

— Ну конечно! — воскликнул я. — Гремлин — он же специалист по разрушению всяческих систем! Он напустил на них чуму, поражающую только бюрократов!

А ведь похоже на то. Половина ведьм ушла со своих постов. Они были слабы, шли, спотыкаясь и покачиваясь. Кожа у них пожелтела, лица обезобразили пустулы и оспины, руки покрылись незаживающими язвами.

— Чего им в постелях не лежится? — изумился я.

— Чтобы дождаться смерти и нисхождения в Ад? — Брат Игнатий покачал головой. — Лучше уйти и заставить себя искать.

— Искать? — удивился я. — Чего же они ищут?

Стайка ведьм, которую нам показало озеро, вдруг остановилась. Все они как бы к чему-то прислушивались. А потом побежали, а вернее, похромали по дороге так быстро, как только могли. Те, что бежали первыми, налетели на едущего навстречу гончара, с головы до ног обвешанного глиняными горшками. С головы его слетела широкополая соломенная шляпа, и обнажилась... тонзура.

— Это священник! — выдохнул брат Игнатий. — Святой человек, который путешествует переодетым, потому что боится королевы и ее людей!

— Вот ее люди и нашли его, — заключил я. — Наверное, они знают какие-то знаки.

Но ведьмы вовсе не арестовали священника — они что-то лопотали и размахивали руками. Священник оправился от испуга. Лицо его из напуганного стало торжественным, он поднял руку. Больные ведьмы умолкли, а священник вытащил длинное полотнище — епитрахиль, предмет священнического облачения. Потом он перебросил ее через шею и ушел за повозку, поманив рукой первую из ведьм. Старуха поковыляла за ним.

Остальные ведьмы выстроились в цепочку перед импровизированной исповедальней. Кое-кто, правда, пытался пробиться без очереди, но как-то вяло. Видно было, что у ведьм мало сил.

— Не думают же они, что он их вылечит? — спросил я.

— Он может вылечить их души, — возразил брат Игнатий. — Может быть, им придется сто лет страдать в Чистилище, а может, не сто, а тысячу за все те муки, которые они причинили другим на земле. Может быть, им суждено гореть в кострах таких жарких, какие горят в самой Преисподней, но настанет день, и их отпустят очищенными, и они поднимутся к Небесам. Они не будут прокляты на веки вечные, получат отпущение грехов, как только священник исповедует их.

— Смешно, — усмехнулся я, — как подумаешь, что эти самые люди за ним вчера охотились, как за диким зверем.