– Если мы НЕ попытаемся, нас продадут в рабство, – отрезала Алаха. – Хочешь, чтобы тебя изнасиловал этот грязный выродок, от которого отреклись бы отец с матерью, если бы могли видеть, кого произвели на свет? Хочешь зачать от него ребенка и всю жизнь ненавидеть себя за это? Лучше уж умереть!

Девушки смотрели на Алаху широко открыв глаза. Еще бы! Эта чужачка, самая младшая из всех, хрупкая и маленькая, как ребенок, вела мужские речи и, кажется, готова была возглавить менее решительных подруг.

– Я ей верю, – тихо сказала Йори.

Остальные промолчали.

Алаха глубоко вздохнула и начала незаметно придвигаться ближе к Абахи. Вот ее отделяют от бандита всего пять шагов… Четыре… Вот он уже на расстоянии вытянутой руки…

Неожиданно Абахи очнулся от приятной полудремы и уставился на девочку. Он оценивающе смерил глазами ее фигуру – для насильника явно малопривлекательную – а затем молниеносным движением схватил свой меч, лежавший рядом с ним на скамье, и со свистом рассек им воздух.

– Что, моя узкоглазая красавица? – насмешливо молвил он. Улыбка показалась на его лице, отнюдь не сделав его привлекательнее. – Не ожидала, а? Неужели холодная сталь милее тебе ДРУГОГО оружия мужчины?

Алаха молчала, вкладывая в свое безмолвие все то презрение к человеку без рода и племени, на какое только была способна. Она не собиралась вступать с ним в пререкания. Она намеревалась выпустить ему кишки. Слова здесь ни к чему.

Абахи продолжал, упиваясь своей властью над безоружными пленницами:

– Ты, конечно, дурновата – на мой вкус. Слишком тощая и жилистая. И малорослая, а ноги у тебя, кажется, кривоваты… И рожа плоская. Уж прости, милая, не люблю я степняков. Глаза ваши темные и узкие мне тоже не любы. Я люблю, чтоб глазки у кобылки были кругленькие, светленькие, чтобы все-все-все я мог в этих глазках прочитать: и почтение, и любовь, и благодарность… Ну, будь умницей, девочка, до тебя тоже дойдет очередь. Не спеши. Долго ждать не придется.

Он улыбался все шире, видимо, довольный собственным остроумием. Алаха почувствовала, как краска гнева заливает ее лицо. Она была раздосадована. До чего же простой прием! Разве сама она не применяла его? Довести противника до белого каления насмешками и злыми шутками, чтобы тот, подобно быку, закусанному оводами, перестал ясно соображать, чтобы в глазах у него помутилось от ярости, чтобы бросился вперед, не разбирая дороги, и нашел свою смерть лишь потому, что утратил осмотрительность!

Неужто она, дочь и сестра хаана, позволит себя одурачить? И кому – жалкому бандиту, которому только с девчонками и воевать?