Одинаковый жар пробегал по лицам и рукам юной королевы и ее матери: эльфийская кровь волновалась в их жилах, готовая затопить сладострастием всю страну. У Эскивы слезы наполнили широко распахнутые глаза. Девочка хорошо отдавала себе отчет в происходящем. Никакого «неясного» томления: все было предельно ясно. Она не отрывала взгляда от Эмери. Сквозь непролитые слезы лицо арфиста выглядело искаженным – более худым, с выступающими скулами и грустным взглядом.

«Если долго смотреть в глаза людям старше себя, то можно испугаться, – думала Эскива, – столько всего они повидали и сохранили там, за глубиной зрачков. А у него глаза не страшные. Наверное, это и есть главное. Только печаль…»

Уида то пригибала голову, то вскидывала ее, и взор ее пылал. Розы на ее щеках проступили так выпукло и отчетливо, что, казалось, их можно снять простым прикосновением руки, чтобы тут же раздать влюбленным.

Талиессин, которого коварство жены заставило прилюдно переживать все то, что было испытано ими наедине, стоял весь красный. Пот струился по его спине, он до крови прикусил губу. В тысячный раз он клялся себе вразумить Уиду. Ее любовные забавы заходят слишком далеко! Как она решилась выставить его на всеобщее обозрение – да еще в такие минуты? И как Эмери посмел написать подобную музыку?

Арфа затихала, и вместе с ней умолкал и рожок. И наконец на площади установилась полная, совершенная тишина. Никто не смел вздохнуть, и даже взгляды скользили по воздуху с осторожностью.

Эмери медленно встал. В тот же миг от оркестрантов отделилась Софена. Жених и невеста не смотрели друг на друга, они не сводили глаз с королевы, но руки их сами собою нашли друг друга и сплелись пальцами.

Эскива поднялась с трона. Она возвышалась над ними на помосте, а приблизившиеся Эмери и Софена задрали к ней головы, и юная королева подивилась тому, какими похожими стали их лица. Теперь сходство Эмери с Ренье пропало окончательно. В тот миг Эскива даже не вспомнила о том, что у придворного композитора есть брат.

Девочка распростерла над ними руки. Впервые в жизни она благословляла влюбленных. Еще вчера вечером, думая о предстоящем, она волновалась. Эльфийское благословение сбывается слово в слово, а браки, заключенные таким образом, нерасторжимы даже после смерти. Что она скажет? Как она вообще посмеет связать двоих людей такими страшными узами?

Но после «Охоты на оленя» все это казалось настолько естественным, что Эскива не чувствовала ни малейших сомнений. Она держалась так, словно происходящее было для нее в порядке вещей.