– Сказать по правде, я понятия не имею, как сложились ее отношения с Элизахаром. Я очень давно не встречался с ними обоими. Когда я видел Элизахара в последний раз, он был влюблен.

– Еще одно слово в том же роде – и я начну ненавидеть герцогиню Ларра, – предупредила Эскива.

– А что я такого сказал? – удивился Ренье.

– Не желаю обсуждать это. – Эскива растянулась на земле. – Надеюсь, ваша дорогая Фейнне с ее ценным даром нам поможет. Если захочет. И если сумеет. А теперь я желаю спать.

– Не смею препятствовать, – сказал Ренье.

– Дайте вашу руку, я положу на нее голову, – распорядилась Эскива.

– Осмелюсь заметить, голова у вашего величества весьма тяжела.

– Превосходно.

– Как чугунная чушка.

– Очень хорошо.

– У меня затечет рука.

– Прелестно.

– И будет болеть.

– Это моя мечта, – сказала Эскива и улеглась на вытянутую руку Ренье. – Вам достаточно неудобно? Ощущения болезненные?

– Весьма, – сказал Ренье.

– Очень хорошо, – повторила Эскива. Она прижалась к нему и почти мгновенно заснула.

Ренье смотрел на расслабленное детское лицо и ясно видел, каким оно станет, когда Эскива повзрослеет. От Уиды он знал, что эльфийка влюбляется один раз и на всю жизнь – если это чувство вообще когда-либо посетит ее сердце. А он, Ренье, обречен любить эльфийскую королеву. Эскива – последний, прощальный подарок его великой возлюбленной. Той королевы, первой.

На миг из чащи вынырнул Радихена. Хмуро оглядел спящих королевских детей, встретился глазами с Ренье, кивнул и снова скрылся.

Адобекк доверял этому человеку, своему холую и воспитаннику. И Ренье тоже доверял ему: потому, что привык полагаться на умение своего дяди разбираться в людях, но в еще большей степени – потому, что Радихена находился здесь ради сына Эйле.

Незаметно сон сморил и Ренье, и он заснул с безмятежностью чистого сердцем пропойцы. И ничто не мешало его отдыху: ни затекшая рука, ни близость вражеской армии, ни даже толстая зеленая гусеница, деловито проползавшая по его щеке незадолго до рассвета.