Он смотрел на нее во все глаза, так жадно, словно заново открывал для себя и свою мать, и эльфийское наследство, и красоту. Несколько месяцев кряду Талиессин не видел ничего, кроме унылого солдатского быта, кроме пыльных дорог, скудости, одних и тех же простых физиономий… Неожиданно он понял, как мучительно стосковался по разноцветным одеждам, по прикосновению шелка, по блеску камней на женских пальцах, по сиянию раскосых зеленых глаз – по тому эльфийскому жизненному изобилию, от которого пытался отказаться навсегда.

Королева рассматривала новое лицо сына – с четырьмя рассекающими его шрамами, с хмурым взглядом и резкой, отчетливой линией губ, прежде неопределенных и извилистых; сейчас он, впервые за все эти годы, напоминал своего отца.

И королева сказала:

– Гайфье…

Он вздрогнул, глаза его расширились… но смотрел он не на мать, а за ее плечо и вздрогнул вовсе не оттого, что она, сама того не зная, произнесла его новое имя. Из полумрака, озаренная неверным светом двух факелов, выступила Уида.

Талиессин не узнал в ней ту, которую допрашивал в охотничьем домике, ту, которую сперва заставил раздеться, а затем, выказывая полное пренебрежение к ее красоте и происхождению, оставил без внимания.

Чистокровная Эльсион Лакар, почти совершенно чернокожая, с ярко пылающими золотыми розами на щеках и светящимися глазами, она надвигалась на него из темноты сада. В каждой руке она держала по факелу и оттого казалась Талиессину одетой пламенем: он не заметил, каким был ее наряд, видел только, что идет она босиком и что ступни у нее почти неестественно узкие.

Он шагнул к ней навстречу. Он задел плечом свою мать и даже не заметил этого. Оранжевый свет факелов в руках Эльсион Лакар ослепил его; он шел на этот огонь, ничего другого не видя и ничего не слыша.

Эльфийка не улыбнулась, не поманила его глазами; заметив приближающегося Талиессина, она отступила и, когда он надвинулся на нее, отступила еще и еще.

Они шли, будто танцевали, он – шаг вперед, она шаг назад; ее лицо оставалось неподвижным, только розы на нем горели все ярче и ярче, пока наконец в их золотых контурах Талиессин не начал различать багровые переливы.

Он поднял руку и прикоснулся к своей щеке: кожа горела, и только шрамы оставались холодными.

Под ногами захрустел гравий, потом опять зашелестела трава. Неожиданно праздник отодвинулся, сделался очень далеким. Небо изогнулось над ними. Луны уже разошлись, их лучи больше не соприкасались, и мириады звезд мерцали в черноте. Ассэ опускалась к горизонту, Стексэ стояла в зените.