Талиессин ударил женщину кулаком в затылок, и она обмякла.

Встретившись глазами с Уидой, Талиессин кивнул ей:

– Свяжи ее.

Уида выдернула из волос ленту, стянула пленнице локти. Аббана простонала сквозь зубы, когда Талиессин грубо поставил ее на ноги. Уида наклонилась над Генувейфой. Та оторвала светлые взоры от неба, устремила их на эльфийку. Улыбка расцвела на разбитом лице девушки.

– Уже? – сказала она. – Долго же вы меня спасали!

Уида молча протянула ей руку. Генувейфа схватилась за ее ладонь сухими горячими пальцами, поднялась, охнула.

– Какие они злые! – посетовала она.

Уида быстро погладила ее по плечам.

– Они тебя не поранили?

– Нет, бывало хуже… Ты ведь эльфийская принцесса? Я сразу догадалась! Меня однажды хотели из-за этого сжечь…

– Из-за чего?

Уида рассматривала гробовщицу из Коммарши, и было совершенно очевидно: эльфийке она нравится все больше и больше.

– Они подумали, что я – Эльсион Лакар. Не чистокровная, конечно, так – помесь, но все равно… – охотно объяснила Генувейфа. – Тогда меня тоже спасли. И тоже немного задержались, но обошлось. У меня есть друзья при дворе, знаешь? Эмери и Ренье. Особенно – Ренье. Он мой друг.

– Ты хорошая, у тебя должно быть много друзей, – произнесла Уида.

– И ты? – жадно спросила Генувейфа, хватая ее за локти и всматриваясь в ее лицо. – Ты тоже? Ты счастливая?

– Я счастливая, и я буду твоей подругой, если хочешь… Ты должна сейчас пойти с нами. Что ты видела? Почему ты набросилась на эту женщину?

– Я видела, как она стреляла из этой трубки, – охотно объяснила Генувейфа. – Она ужасно злая. Поэтому я и следила за ней. Здесь все были веселые, а эта злилась. И никто не замечал, никто! Все смотрели на тебя, на белую лошадь, на герцогиню… Никто не видел, как она вытащила свою трубку.

– Да, – сказала Уида.

Рука об руку они пошли обратно сквозь толпу к королевскому балдахину, вслед за Талиессином и пленниками.

Праздник был скомкан. Вейенто уже отдал распоряжение, и один из купцов, что направлялись в столицу, предоставил для тела королевы свою повозку. Купец стоял тут же, неприметный человечек со вспотевшей лысиной. Он был страшно взволнован и растроган, его переполняли тысячи чувств, и почти все были для него внове.