Послышались энергичное чавканье и скрежет возимой по полу миски.

Вскоре Грибо снова появился на белый свет.

— Маулаукоу? — поинтересовался он.

Удивленная тетушка Приятка потянулась за кувшином молока и чашкой.

— Блюуцце, — возразил Грибо.

…И за блюдцем.

Грибо взял блюдце, смерил его долгим мрачным взглядом и поставил на пол.

Тетушка Приятка удивленно наблюдала за происходящим.

Грибо покончил с молоком и ловко слизнул с подбородка последние капли. Теперь он чувствовал себя куда как лучше. В очаге горел огонь. Грибо прошествовал к нему, уселся, поплевал на ладонь и попытался вымыть уши, но у него ничего не получилось, поскольку и уши его, и лапа оказались для этого занятия абсолютно неподходящими. После нескольких неудачных попыток мытья он наконец улегся на пол и с трудом свернулся клубочком. Что тоже получилось не слишком хорошо, поскольку позвоночник почему-то стал плохо гнуться.

Через некоторое время тетушка Приятка услышала низкое, астматическое ворчание.

Грибо пытался мурлыкать.

Но у него оказалось неподходящее для этого горло.

В общем, проснётся Грибо в самом дурном настроении и непременно захочет с кем-нибудь подраться.

А тетушка Приятка вернулась к своему ужину. Несмотря на то что этот верзила прямо у неё на глазах сожрал целую миску рыбьих голов, вылакал блюдце молока, а потом неуклюже скрючился у огня, она вдруг поняла, что ни капельки его не боится. Более того, она с трудом подавляла желание почесать ему брюшко.

Маграт прямо на ходу стащила с ноги вторую туфельку. Сейчас она бежала по длинной красной ковровой дорожке к дворцовым воротам, за которыми ждала её свобода. Бежать — вот что было важнее всего. И неважно куда, главное — откуда.

А потом из теней вдруг выступили две фигуры. Когда они в абсолютном молчании стали приближаться к ней, Маграт угрожающе подняла туфельку, показывая, что так легко её не возьмешь. Но даже в сумерках она ощущала на себе эти жуткие взгляды.