– Будьте милосердны, благородные господа, не трожьте меня! – продолжал гнусавить больной, но его уже со всех сторон обступили, негромко смеясь и толкаясь на расстоянии пяти шагов, чтобы не прикасаться.

– Не бойся, убогий, бояться надо не тебе. Ты только вестник в руках судьбы. – Прохожий затравленно озирался, всюду натыкаясь на возбужденно сверкающие светлые глаза. Его всасывало в середину толпы, и он вынужден был идти куда ведут, шарахаясь от направленных на него мечей. Толпа прижала его к подножию высокого дома из красного камня с плоской крышей и растительным узором на стенах и кованых ставнях. В доме шел разор – из окон свисали рваные занавеси, в комнатах ругались и стучали. Поперек каменного крыльца вытянулся труп чернокожего стражника в обтягивающей лиловой одежде и коротком парчовом переднике с аметистами и золотыми кольцами. Белки его глаз отливали дурной синевой. Поперек живота зияла рана. Рядом с лужей натекшей крови стоял на коленях другой человек – руки у него были заломлены за спину, черноволосая голова поникла. Длинная прореха в одежде открывала лиловое от холода плечо.

– Скажи-ка, прохожий, ты любишь шарэлит? Больной пожал плечами.

– Да кто ж их любит-то, – просипел он из-под холстины.

– Ну так вот, перед тобой самый мерзкий из них – Абель Ган. – Пленника дернули за волосы, заставив поднять остроносое узкое лицо со страдальчески прикрытыми глазами. Губы от холода стали у него пятнистыми, желто-синими.

– Придумай ему казнь пострашней. За это тебя сам Господь твой пожалеет.

Прохожий задумался, устремив на Гана блеклые глаза из-под холстины. Под их упорным неотрывным взглядом Ган задрожал и поднял веки, пугливо всматриваясь в безликого.

– По правде сказать, добрые господа, не знаю я хуже доли, чем моя хворь. Могу его наградить. У меня все тело уже гниет. Через год и он гнить начнет.

– Это долго, – усмехнулся один из воинов, рослый и сильный, в старинной броне с рунами на каждой чешуйке, – никакого терпения не хватит. Придумай что-нибудь, что сейчас можно сделать.

– Добрые господа, откуда же мне знать казни… Скажу только, что всякая смерть плоха, когда умирать не хочешь. А чем подлее человек, тем меньше ему умирать хочется…

– Э, ты нам зубы не заговаривай. Ишь, добренький… – Острия мечей нацелились в грудь прохожего. Он тяжело вздохнул.

– Ну, если уж вы так хотите, то ничего я не знаю страшнее, чем разорвать человека четырьмя лошадьми.

На последнем слове его хриплый канючливый голос вдруг прозвучал визгливо и резко. Шарэлит отшатнулся, ужас отразился в его глазах.