Дидактилос пожал плечами.
— Черепаха
Пока философ продолжал говорить, Симони тихонько отвел Бедна в сторону.
— Они пришли сюда не за этим! Ты можешь что-нибудь сделать?
— Извини? — не понял Бедн.
— Им нужна не философия. А причина, чтобы выступить против церкви! Выступить прямо сейчас! Ворбис мертв, сенобиарх рехнулся, иерархи заняты тем, что втыкают ножи друг другу в спины. Цитадель похожа на большую гнилую сливу.
— В которой еще живут осы, — указал Бедн. — Ты сам говоришь, что вас поддерживает только десятая часть армии.
— Но это свободные люди. Свободные в мыслях. Они будут сражаться не за пятьдесят центов в день, а за нечто большее.
Бедн упорно рассматривал свои руки. Он всегда так поступал, если в чем-то сомневался, словно только на них он мог рассчитывать.
— Наши сторонники сократят преимущество до трех к одному, прежде чем кто-нибудь поймет, что происходит, — с мрачной решимостью произнес Симони. — Ты говорил с кузнецом?
— Да…
— И что? Получится?
— Думаю… что да. Правда, это несколько не то…
— Его отец умер под пытками. А пытали его всего-навсего за то, что он повесил в кузнице подкову, хотя все знают, что у кузнецов — свои обычаи. А сына этого человека забрали в армию. И у него много помощников. Они буду работать всю ночь. Тебе остается только руководить.
— Я сделал несколько эскизов.
— Хорошо.
Дидактилос закончил свою речь.
— Он все испортил, — горько промолвил Симони. — Он мог веревки из них вить, а сам лишь перечислил факты. Людей фактами не воодушевишь. Им нужен повод. Нужен символ.