Девлин добрался до таверны под названием «Поющая рыба», когда небо уже порозовело. Однако даже в такой час в зале горел свет. Подойдя к дому, он заметил у конюшен одинокого путника, который седлал коня.

– Неплохой денек для путешествий, – сказал Девлин.

Седельная сумка выпала у Стивена из рук. Менестрель обернулся и в изумлении уставился на Девлина. В это мгновение он был поразительно похож на деревянную рыбу, которая дала имя таверне.

Девлин нагнулся, поднял сумку и стал привязывать ее к седлу.

Стивен наконец обрел дар речи.

– Что ты здесь делаешь?

– Пришел проводить тебя и пожелать счастливого пути. Разве друзьям не положено так поступать?

– Но как ты узнал?

Девлин завязал последний узел и, потянул за сумку, убедившись, что она не будет болтаться из стороны в сторону.

– Я давно догадывался, что это произойдет, – сказал он. – А вчера вечером мне стало ясно, что ты прощаешься.

– Но я же не проронил ни слова!

– Я и так понял.

Любому, кто знал Стивена, было очевидно, что он несчастлив в Кингсхольме. Но все же он не уехал, а остался в столице до весны. Менестрель выступил свидетелем на скромной церемонии, которая связала узами брака Девлина и его сестру Сольвейг. Он гордился отцом, которого назначили советником, а те, кто прежде с презрением относился к барону Бринйольфу, теперь прислушивались к его словам и спрашивали совета. Политические игры никогда особенно не интересовали Стивена, и чем влиятельней становилась его семья, тем больше он сам уходил в тень.

Тем не менее он задержался в Кингсхольме, пока не убедился, что его помощь Девлину больше не понадобится. С приходом весны в Джорск поспешил новый посол из Сельварата, чтобы принести извинения от имени императрицы Тании за возникшее недоразумение. Долгое противостояние закончилось полной капитуляцией и согласием со всеми требованиями Девлина. Пережившие зиму войска грузились на корабли и отправлялись в родные края. Леди Гемма из Эскера и ее дочь Мадрин прибыли вместе с послом, поэтому радость встречи с семьей задержала Стивена в Кингсхольме гораздо дольше, чем Девлин мог рассчитывать.

Теперь, когда приближалось лето, менестрель решил, что пора уезжать.

– И куда ты направляешься?

– Пойду куда глаза глядят. Я сообщу о себе. А может быть, до тебя дойдет одна из моих песен.

Девлину будет в самом деле приятно, если до его ушей дойдет одна из песен Стивена. Музыка всегда была частью души менестреля, настолько неотъемлемой, что Избранный изрядно удивился, когда однажды обратил внимание на то, что Стивен перестал играть у костра по ночам, да и к новым знакомым не приставал, чтобы разузнать слова неизвестных ему песен. Оглянувшись назад, Девлин понял, что в какой-то момент в ходе восстания голос Стивена смолк, а руки перестали перебирать струны. Однажды, когда он спросил об этом, менестрель ответил, что у него просто нет настроения играть. Однако его голос прозвучал так печально, что Избранный больше не решился задавать вопросы.