– Я любила ваши пьесы с тех пор, как была девочкой. Я по ним читать училась. Когда я услышала, что случилось с театром…

На этих словах взгляд Сафаендера оледенел. Руфрид до боли стиснул локоть Танфии и подтолкнул девушку вперед. Она прикусила язык, прежде чем ляпнуть что-нибудь совсем непростительное, и, то холодея, то покрываясь потом, она, как кукла, хлопнулась на любезно указанную Элдаретом кушетку.

Вошедшая темноволосая женщина зажигала светильники. Комната оказалась десяти локтей в ширину. Пахло пылью; серый камень стен и пола украшали лишь разбросанные ветхие коврики. Мебель была старинной и растресканной. То, что Танфия сначала приняла за длинный ларь у стены, оказалось рядом прикрытых холстиной бочек.

– Это старая кладовая, – объяснил Элдарет. – Если кто станет обыскивать дом, он ее попросту не найдет.

– Мы обустроились, как сумели, но… – Сафаендер беспомощно пожал плечами.

Танфия живо представила его живущим в беломраморных палатах, где журчат в бассейнах фонтаны. Конечно, здесь ему не место! Ей так хотелось задать знаменитому поэту тысячу вопросов, почти все неуместные – если бы только она осмелилась открыть рот.

– Налил бы им хоть вина, Саф, пока ужин готовится, – бросила темноволосая.

Незнакомка была очень привлекательна – роскошные округлости, тонкая талия, полные красные губы, и выражение непробиваемой самоуверенности на лице. Танфия ощутила укол ревности. Из сумрачных ниш выступили еще одна женщина и двое мужчин; и все они носили общий отпечаток напускного обаяния и великодушного снисхождения к миру.

– Кстати говоря о театре, – промолвил Сафаендер. – Мы – это почти все, что от него осталось. Это были мои актеры: Аштарь, Шарма, Салиоль, Эвендер.

Лицедеи приветствовали излучинцев многословно и снисходительно, поглядывая на вновьприбывших, как на притащенную кошкой дохлую мышь. Танфия внутренне ощетинилась – как это они могут поглядывать на нее с вершин своего таланта, когда ей так неловко? Это было хуже, чем унижение, испытанное ею в Луин Сефере. По крайней мере, тот урок она усвоила, и держаться на равных не пыталась. Но как она завидовала их начитанности и уверенности, и легкости, с которой они могли обращаться к ее герою, ее богу, запросто – «Саф».

Аштарью звали пышнотелую особу, зажигавшую свечи; Танфия дала бы ей лет под тридцать. Шарма была старше – за пятьдесят – и держалась очень величественно и неприступно, хотя роскошные светлые волосы придавали ей некую соблазнительность. Интересно, нашелся хоть один мужчина, который ей отказал? Эвендеру было чуть больше тридцати, но он уже начал терять свою курчавую русую шевелюру. Был он, как Танфия узнала позднее, любовником Шармы; а еще – записным шутником, стремившимся обращать на себя все взоры. Салиоль оказался старше всех – ему было за шестьдесят; как и Шарма, он выглядел царственно, еще стройный и сильный. Он был склонен к излишней жестикуляции и громким басом отпускал шутливые реплики.