Баркентин почесался вокруг крестца и в низу живота и снова поменял свое положение в кресле.

И вот тогда тень, которая лежала на книжных полках, слегка передвинулась. Вздернулись плечи, темный силуэт переместился подальше от двери, по кожаным корешкам книг беззвучно проскользнула тень.

Баркентин бросил взгляд на книги, разбросанные по столу, и совершенно неожиданно и незванно его посетило воспоминание о том, что он когда-то был женат. Что сталось с его женой, он вспомнить не мог – и предположил, что она умерла.

Баркентин не мог вспомнить ее лица, но вспомнил – возможно, ненужное воспоминание было вызвано видом бумажных листов книг, раскрытых перед ним, – как она плакала и делала при этом – вряд ли осознавая, что она, собственно, делает, – бумажные кораблики, вырывая листы из книг; сделанные кораблики, мокрые от ее слез и все в пятнах от ее грязных рук – грязь прочно въелась в ее потрескавшиеся руки, – она запускала в плавание на материи своей натянутой между коленями юбки или оставляла на полу и на покрывале кровати, сделанном из грубой ткани; кораблики напоминали опавшие листья, мокрые, захватанные грязными пальцами и все же изящные; выброшенные на берег остатки флотилии печали и сумасшествия.

А потом он вспомнил – и от этого воспоминания вздрогнул, – что она родила ему сына. Или дочь? В последний раз он видел своего ребенка более сорока лет тому назад. Как теперь найти его? Но найти его нужно. Баркентин припомнил, что половину лица ребенка закрывало родимое пятно и что он сильно косил глазами.

Одно воспоминание потянуло за собой другие; они спотыкающейся вереницей потекли перед его внутренним взором, и в каждом из них он видел себя ничтожным карликом, едва достающим до колен взрослого человека; ему постоянно приходилось задирать голову, он постоянно был объектом насмешек и презрения; он вспоминал, как росла его ненависть, он снова переживал те моменты, когда из рук у него выбивали костыль, когда мальчишки кричали ему вслед: «Сгнившая нога, сгнившая спина, рожа, как тина, у Баркентина!»

Но все это давно в прошлом. Теперь боялись его. И ненавидели.

Баркентин сидел спиной к двери и книжным шкафам и не видел, что тень придвинулась к нему еще ближе. Баркентин поднял голову и злобно сплюнул.

Взяв со стола листик бумаги, он, не отдавая себе отчета в том, что делает, стал складывать кораблик.

– Это слишком долго продолжалось, – бормотал он, обращаясь к самому себе, – слишком долго. Клянусь кровью старой ведьмы, он должен исчезнуть. С ним должно быть покончено. Навсегда. Окончательно. Мне не нужны никакие помощники. Я должен быть один, а иначе, клянусь Ритуалом, я поставлю под угрозу Сокровенные Тайны. А если я не избавлюсь от него, он быстренько выудит у меня то, что ему нужно.