На него накатила волна тошноты. Он рывком поднялся на ноги и поспешил к узкому окну. Желудок сжался, словно был полон червей, а кости казались ветвями старого дерева, изъеденными короедами.

Неужели его в прямом смысле убивает одна только мысль об этих аккордах? Но в таком случае…

Леоф забыл о своих размышлениях и высунулся в окно – его вырвало. Он почти ничего не ел, но организму было все равно. Когда в желудке больше ничего не осталось, судорога скрутила его целиком, и он опустился на пол, прижав разгоряченное лицо к холодному камню.

Леоф представил себе, как капелька крови, зернышко граната, постепенно превращается в пятно…

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем к нему вернулись силы, но сумел заставить себя встать и вновь высунулся в окно, глотая солоноватый воздух. Взошла круглая луна, и от холода у него онемело лицо. Далеко внизу серебро плескалось о берег – серебро и слоновая кость, – и Леофу вдруг ужасно захотелось оказаться там, обрести свободу, вырваться через окно, разбить свой изуродованный скелет о скалы, навсегда покинуть этот мир, оставив его тем, у кого больше сил и смелости. Тем, кто здоров.

Он зажмурился, гадая, не сошел ли он с ума. Несомненно, если бы его не пытали, не ломали, не унижали, даже в самых диких снах он не смог бы представить себе музыку, вызывавшую у него такой ужас. Он понимал это нутром.

Невразумительные записи в найденной им книге остались такими же неразборчивыми, как и почерк, которым они были написаны. Они не имели отношения ни к одной из музыкальных систем, известных Леофу, но, увидев первый аккорд, он каким-то непостижимым образом услышал его в своей голове, и все остальное тут же встало на свои места. Однако человек в здравом рассудке, человек, не испытавший ужасов, выпавших на его долю, никогда не услышал бы этот аккорд. И не стал бы продолжать, сознательно причиняя себе боль, как делал сейчас Леоф. Человек, любящий свою жизнь, мечтающий о будущем, не стал бы писать такую музыку.

Мечты Леофа о музыке всегда были грандиозными; сам же он никогда не отличался амбициозностью. Любящая жена, дети, вечера, когда они буду петь всей семьей, внуки и хороший дом, медленно приближающаяся старость, долгие, приятные, уютные размышления на закате жизни. Большего он не хотел.

Однако его мечтам не суждено сбыться.

Нет, его надежды мертвы, но музыка осталась. Да, он еще может кое-чего добиться, если решится пожертвовать собой. Впрочем, что от него осталось? Жертва будет невелика, и он принесет ее с радостью.

Нет, он не прыгнет на скалы. Нужно вернуться к бумаге и чернилам.