От редких налетов на фермерские повозки, что тянулись по улице Винкулийского моста в сторону Набережного рынка, и то было больше пользы. Броситься из толпы к телеге, притормозившей у въезда на мост; схватить горсть картофелин, репы или кабачок – что попадет под руку; нырнуть в один из проулков, которые она теперь знала как свои пять пальцев, не хуже, чем в свое время дворцовые анфилады Бевиэра; через подворотни и арки, чтоб запутать преследователей; а затем схорониться в укромном уголке с сердцем, все еще колотящимся от бега и страха, однако ликующим при виде вожделенной добычи плодов земли. Такие налеты помогали Элистэ держаться на плаву, но как же люто она их ненавидела! Ненавидела унижение, невыразимый позор, осквернение всего для нее святого; ненавидела вполне реальную опасность. Если поймают, ее, вероятно, ожидает участь обычной воровки – клеймо, кнут или тюрьма; но окружной судья, стремящийся неукоснительно придерживаться буквы закона, вполне может приговорить и к смерти. «Злая ирония судьбы, – размышляла она, – избежать Кокотты, чтобы угодить в петлю: смех да и только!» Нет, воровство не по ней. Впрочем, нравится оно ей или нет – вопрос имел для нее чисто теоретический интерес, ибо вылазки не могли продолжаться долго. Скудный рацион с трудом поддерживал тлеющий огонек жизни, но не давал сил. С каждым днем Элистэ слабела, ей становилось все трудней убегать от преследования. Когда на бегство не останется сил, налетам на повозки придет конец.

Просить подаяния было делом не столь опасным; так, по крайней мере, ей казалось вначале. Элистэ обнаружила, что ее большие глаза кое-чего стоят; их жалостливый взгляд вкупе с надрывным кашлем способен приносить бикены. К тому же у нее был такой жалкий вид, что к ней крайне редко подкатывались с непристойными предложениями. Люди не хотели к ней прикасаться: то ли их пугал ее чахоточный кашель, то ли страшил смятый платочек в пятнах крови – она содрала с него кружева и измазала, надрезав палец, чтобы все думали, будто у нее кровохарканье. Так Элистэ «проблаженствовала» несколько дней, собирая милостыню, которой хватало на черствый хлеб, два-три яблока и даже миску горячей похлебки. Еще один столь же удачный день – и она сможет позволить себе провести ночь в заведении вроде «Приюта Прилька». В конце концов смерть от голода и холода ей, кажется, не грозит. Что до другого, более страшного исхода – ареста, «Гробницы», Кокотты, – то во всем Шеррине не найдется жандарма или народогвардейца, способного распознать Возвышенную в ее нынешнем облике. Она бы не посмела пойти на обман проницательной Чувствительницы Буметты, охраняющей Северные ворота, но простых солдат ничего не стоило обвести вокруг пальца.