Генрих метнул в него странный взгляд, снял стекло. Завоняло маслом и горящей коноплей. Огонь был так близко, что Тумашу показалось, волоски на его запястьях скручиваются от жара. Он перекрестился и сделал надрез. Женщина дернулась, и тут же порыв ветра распахнул раму. Хряпнулся об пол горшок с бальзамином, запахло кладбищем. Мир вздрогнул и потек.

А потом – будто сложили два стекла с картинками, и в свете "волшебного фонаря" на стену упали почти совпавшие тени.

Вот призрачная дверь с проступившим сквозь нее узором шпалер.

Вот окна с грозой. Портьеры – одни просто раздвинуты, а двойники – сорваны, точно людям из прошлого тоже не хватило света.

Кушетка со свежей постелью в углу: такой здесь нет.

Знакомый секретер времен завоевания (в тигровых разводах, с гнутыми ножками и потрескавшимся лаком) сдвинут на середину комнаты. Над откинутой крышкой призрак бледного адъютанта в голубой с синей выпушкой форме блау-роты – трясется рука с занесенным карандашом. У локтя горит лампа. Та же, что держит Айзенвальд. Цветное, пронзительное пятно.

Из ряда стульев вдоль стены выхватили один, дыра – как выбитый зуб (при этом в виленском доме стул на месте), сорокалетний каратель оседлал его и положил на спинку подбородок.

Смутная фигура подпирает спиной разжаренную печь-саардамку с жар-птицами по глазури – вжимается ладонями в кафель, будто защищается от мороза. И звякают на полке над дверцей бокалы из старого радужного стекла.

А обитое кожей массивное кресло перетащили к секретеру (туда, где в этом мире стоит кровать), и домотканая дорожка непристойно завернулась под ним, точно юбка на покойнице. В кресле – Северина. В темном платье, и руки связаны. И в такт дзыньканью бокалов скачут тени: серое – цветное – серое; прошлое – настоящее – прошлое. И прорываются голоса.

– Нельзя же так… Скажите им всё, Северина!!

– Матолек! Пошел вон! – это кричит на Игнася Лисовского офицер, что прячется за спинку стула. Он зол: офицеру не нравится его работа. – Нашелся… деликатный. Панна Маржецкая, я спрашиваю: где документы?

Молчание.

Звякают на полке бокалы, трещит в лампе фитиль. Время остановилось. Серое.

– Панна Маржецкая, не принуждайте меня, я тоже человек…

– Скажи им!…

– Иуда.

Если руки связаны – откинутую крышку секретера можно толкнуть плечом. Лампа летит – бьется стекло, растекается масло, и огонь взмывает над половицами.