Вскинул пулгак к плечу.
– Побойтесь Бога, Алесь Андреевич… Стыдно повторяться, – Генрих насмешливо пожал плечами, – если в тот раз уже не помогло. Новых ходов поищите.
Лес смеялся. Смеялось небо, показывая языки-облака.
– Северина! Навка! Здрадница!
– Заткнитесь, вы! – Генрих был в опасной близости от Алеся, и уже не смеялся. – Вы, не стыдно вам использовать женщину, заставляя мучиться раскаянием… Я же вам говорил: она не предавала.
– Нем
Айзенвальд стукнул Алеся в щеку и брезгливо вытер костяшки пальцев о штаны. Алесь с побитой скулой упал в мягкую грязь. Поднялся на четвереньки. Замахнулся – и не успевал. Генрих бил плечом, кулаком, открытой ладонью, раз за разом заставляя покойника отступать.
– Вы говорили, – он щурился, и глаза в узких проймах казались черными, – что я не способен на поступок? Саблю берите!
Точно гадюку, втоптал в грязь пулгак, до которого Алесь силился дотянуться.
– Как в дурной пьесе…
– А мне наплевать.
– Да что ж вы, – Гайли очнулась и выскочила вперед, – что ж вы меня делите?! Стойте! Алесь! Вы… в самом деле использовали меня? И про Гивойтоса? И про щепку из гроба – правда? А Игнась Лисовский…
"
Желваки заходили на лице Генриха:
– Игнат тебя продал. Сообщил про документы. Пытки ты выдержала. А потом смогла кинуться в окно, и тебя застрелили в спину. А документов так и не нашли. Хотя весь дом переискали. А я… так и не успел тебя спасти. Панна Северина Маржецкая, перед Христом и Узором клянусь, то правда.
Звезды вспыхнули у него на лбу. Алесь стоял, точно каменный.
– Не надо с ним драться из-за меня, – попросила Гайли.
– То не панне решать.