– Ты окончательно рехнулся? – спросила госпожа Ласска. – Ты точно…

Она осеклась, когда человек в лохмотьях похлопал Мокрица по плечу.

– Я играю на банджо, – сказал он. – А мой приятель Хэмфри так дудит в губную гармошку, что умереть. С тебя один доллар, господин. Монетой, если не жалко, а то ни я писать не умею, ни мои друзья – читать.

– Прелестная госпожа Ласска, – сказал Мокриц, улыбаясь ей во весь рот. – Как еще тебя можно называть? Может, детское прозвище, какое-нибудь очаровательное уменьшительно-ласкательное, против которого ты не стала бы возражать?

– Ты пьян? – возмутилась она.

– Увы, нет, – сказал Мокриц. – А хотелось бы. Ну так что, госпожа Ласска? Я даже спас свой лучший костюм!

Она была явно озадачена, но ответ успел выскочить до того, как цинизм забаррикадировал ему выход.

– Мой брат называл меня… кхм…

– Да?

– Убийцей, – сказала госпожа Ласска. – В хорошем смысле слова. А ты даже и думать не смей называть меня так.

– Как насчет Шпильки?

– Шпильки? Ну, Шпильку я как-нибудь переживу, – сказала госпожа Ласска. – Значит, и ты тоже. Но сейчас не время танцевать…

– Как раз наоборот, Шпилька, – сказал Мокриц, лучась в свете костров. – Самое время. Мы будем танцевать, а потом убираться и готовиться к открытию. Разберемся с почтой, отстроим заново здание, и все станет так, как прежде. Вот увидишь.

– Знаешь, может, правду говорят, что работа на Почтамте сводит людей с ума, – сказала госпожа Ласска. – Откуда же ты возьмешь деньги на новое здание?

– Божьей милостью, – сказал Мокриц. – Верь мне.

Она уставилась на него.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно, – сказал Мокриц.