Раздираемый такими вот мыслями, непреодолимым желанием заснуть и праздным интересом, Эгин взял золотую каменноглазую голову, добытую Самелланом у своего заклятого врага, и серьги Овель. Взял и интереса ради положил их рядом. Чтобы прикинуть, как это приблизительно будет выглядеть. И… хотя он оставил между сочленениями зазор в указательный палец толщиной, неуловимое мгновение спустя он обнаружил, что зазора нет и ничего более не разделяет клешни и головогрудь. Ибо серьги Овель намертво приросли к золотому амулету Норгвана. И не только приросли, но и конвульсивно дернулись.

– Сыть Хуммерова! ― довольно громко выругался Эгин, отшатнувшись, и, когда умеренный испуг перерос в неумеренное любопытство, поднес лампу поближе к явленному чуду.

Глаза Скорпиона сияли серо-голубым, а его клешни угрожающе сжимались и разжимались, словно бы пробуя воздух на мягкость, на податливость. Несколько раз Эгин видел такое, еще когда учился в Четвертом Поместье. Тогда, влекомый отчасти детским живодерством, отчасти столь же детским любопытством, расчленял речных раков острой палочкой. Еще тогда его удивлял один странный факт ― через некоторое время после того, как голова оказывалась отделенной от туловища, рак продолжал шевелить усами, а клешни вслепую мыкались влево-вправо, влево-вправо.

Не успел Эгин, как некогда, насладиться содеянным собственными руками, как вдруг в стену застучали настойчиво и сильно.

– Тише там, а то щас засуну тебе голову в задницу, чтобы не шумел! Спи давай! ― видимо, его невоспитанный сосед страдал жестокой бессонницей. Ибо всполошиться так от одного достаточно безобидного ругательства мог только тот, кто только и ждал повода выплеснуть свой нервический гнев и обвинить кого-то во всех своих злоключениях. Определенно ― поиски третьего бока в постели, полной клопов, иначе как злоключениями не назовешь.

«А может, он и прав», ― сказал Эгин. Затем он переложил все части ― кроме головы и клешней, ставших, по-видимому, одним целым уже навеки, ― по отдельности, проверил засовы на двери, погасил лампу и уснул за три секунды до того момента, когда его щетинистая щека коснулась подушки.

– …так я посмотрел на тот веер ― мама родная! Все спицы острые, а на концах яд. Он только с виду веер, а так ― сам понимаешь… ― глаголел за стеной тот самый голос, который вечером обещал Эгину засунуть голову в задницу.

– Эти бабы, они такие, ― поддержал второй голос.

– Да там, в Алустрале, и мужики с веерами ходят. Во больные, скажи?

– Да они там, сам видел, просто бабами не интересуются, а все больше промеж себя соображают…