«Друж-ж-ж-ок», ― все еще вертелось на языке Эги-на, когда Восточные ворота столицы захлопнулись за его спиной с недружелюбным лязгом проржавленных петель. Он был очень зол, и любой аррум Опоры Вещей был бы зол на его месте.

За стеной, по ту сторону, ревела скотина, хныкали дети и ожесточенно ругались все кому не лень. Близлежащие улицы уже по эту сторону были пусты и безлюдны Эгин шел медленно, ведя за повод совершенно убитого дорогой коня. Он успел вовремя. Но это не самое важное. Самым важным было то, что Убийца отраженных может преспокойно начинать жить своей жизнью.

«Однако Иланаф ― парень не промах! Ласковый мужик сразу с двумя девками лижется. Причем лижется с большим успехом!» ― сплюнул Эгин наземь. Если бы в его голове сейчас не теснилась сотня рассуждений, куда более важных, чем вопрос о статусе Иланафа и его житейских политиках, он, пожалуй, нашел бы эти рассуждения забавными.

Скорпион лежал в сарноде. Целый, но расчлененный. Великий Путь вел его к своему воплощению. По существу, Эгин чувствовал себя наполовину мертвым. А так как вторая половина была еще жива, последний серебряный авр пошел в уплату хозяину приличной гостиницы, которая располагалась в двадцати минутах ходьбы от Дома Скорняков на набережной Трех Горящих Беседок. Оставшаяся в живых половина должна была вкусить от сна под шелковым балдахином и ароматного завтрака, прежде чем отправиться исполнять поручение гнорра.

Разумеется, он мог пойти в Дом Скорняков прямо так, прямо сразу. Но он не сделал этого. Чего было в этом больше ― вольного разгильдяйства, самоуправства, детского упрямства или желания просто выспаться, сам Эгин не знал. Но понимал, что если не упадет в постель сейчас же, то уснет на пороге Дома Скорняков, так и не дождавшись привратника. Сколь бы ни были велики его таланты бороться с дремой, но после двух дней непрерывной безостановочной скачки даже они были исчерпаны. Голова начинала кружиться, а земля уплывать из-под ног, колени не гнулись, язык не ворочался, а где-то на краю сознания Эгин стал различать голос Овель, басовитый рокот покойного наставника по логике Вальха и гоготание Иланафа. Он решительно схватил колотушку у гостиничной двери и закрыл глаза в предвкушении отдыха. Впрочем, даже если бы Эгин оставил глаза открытыми, он едва различил бы в уличной темноте две фигуры, словно по команде замершие за высоким крыльцом ближайшего строения, когда остановился он сам.

– Мне лучшую комнату. Плачу серебром, ― выдохнул Эгин в лицо перепуганному насмерть хозяину.

– Прошу прощения, но указом Сиятельного князя все гостиницы, трактиры и постоялые дворы закрыты на неопределенный срок.