— Прошу прощения... — то были первые слова, которые сорвались с моих уст.

— Нет, — в ее голосе поубавилось и силы, и музыки. — Это моя вина. Ты не из тех детей, которым можно указывать. Просто я вдруг явственно увидела в тебе твоего отца.

— Можно... я... спрошу?

— Спрашивай, что хочешь, — вздохнув, ответила она.

— Тот облик, в котором ты только что предстала предо мной...

— Ну?

— Его когда-нибудь видел Никодим?

Слегка утомленное, ее лицо внезапно просияло, а в прозвучавший ответ вмешалась легкая усмешка:

— Ты хочешь спросить, не напугала ли я его?

Я кивнул.

— Вот что я тебе скажу: именно этот облик, как ты изволил его назвать, он больше всего во мне любил.

— Не может быть, — должно быть, мой голос звучал потрясенно, что, впрочем, соответствовало истине.

— Он и сам был не менее страшен.

— Да, знаю.

— Конечно, знаешь. Сам видел, на что он порой был способен.

— Но то было твое истинное обличье, да?

В другой ситуации я ни за что не дерзнул бы так настойчиво допытываться у нее ответа, но я знал, что возможность поговорить с ней откровенно, скорее всего, мне не скоро представится. Поэтому и решил, что уж если мне суждено выяснить, кем же на самом деле является Цезария Яос, прежде чем дом Барбароссов потерпит крах, я сделаю это сейчас или никогда.

— Истинное обличье? — спросила она. — Нет, не думаю. Нельзя сказать, что какой-то из моих обликов присущ мне в большей степени, нежели другие. Ты же знаешь, меня боготворили в десятках разных храмов.

— Знаю.

— Правда, теперь они превратились в груду камней. Никто уже и не помнит, как меня прежде любили... — она прервалась на полуслове, очевидно потеряв нить рассуждения. — О чем я только что говорила?