— И в том числе нынешний разговор? Он тоже будет в твоей книге?

— Да, если того потребует повествование.

Ненадолго воцарилась тишина.

— Ладно, — прервав затянувшееся молчание, произнесла она. — Впрочем, мне все равно, как ты поступишь. Книги, храмы... Кому сейчас есть до этого дело? У твоей книги будет еще меньше читателей, чем молящихся в моих храмах, Мэддокс.

— Чтобы быть писателем, не нужно, чтобы тебя читали.

— А чтобы быть богиней, не нужно, чтобы тебя почитали. Но все-таки без почитания жить гораздо труднее. Поверь, Мэддокс, оно оказывает нам неоценимую услугу и помощь. — На ее лице мелькнула легкая улыбка, и я, на удивление, улыбнулся ей в ответ, ибо в тот миг нас, как никогда прежде, сближало взаимное понимание. — Итак... вернемся к Мариетте.

— Еще один вопрос, — взмолился я.

— Нет, хватит вопросов.

— Всего один. Прошу, мама. Это для книги.

— Только один. Не больше.

— У моего отца тоже были свои храмы?

— Разумеется, были.

— И где?

— Это уже второй вопрос, Мэддокс. Ну ладно, коль ты такой любопытный... Лучший из храмов, на мой взгляд, был в Париже.

— Не может быть. Неужели в Париже? Мне казалось, Никодим всегда ненавидел Париж.

— Да, он в самом деле не питал к этому городу особой приязни, но так было не всегда. А лишь после того, как я познакомилась там с мистером Джефферсоном.

— Неужели? Я этого не знал.

— Ты еще многого не знаешь об этом славном человеке. О нем вообще мало что известно миру. А я могу порассказать о нем столько, что хватит на пять книг. Невероятного обаяния был человек. Такой кроткий... и такой тихий, что, когда он говорил, стоило больших усилий его услышать. Помнится, во время нашей первой встречи его угостили абрикосом, он никогда прежде не пробовал этот фрукт. О, видел бы ты его! Глядя на блаженство, написанное на его лице, мне так захотелось, чтобы он занялся со мной любовью.

— И он, должно быть, не воспротивился?