…Барквентин лежал на грязном матрасе в своей комнате с низким потолком. Вдруг послышалось шипение, после чего старые часы натужно пробили восемь раз. Барквентин принялся загибать пальцы, оценивая свое сегодняшнее поведение. По всему выходило, что он отлично справился с возложенными обязанностями. Так старался, что смертельно устал. Жаль только, что лорд Сепулкрейв был не в состоянии оценить его труды. Впрочем, это простительно. Подумав, Барквентин оценил свою деятельность на одиннадцать баллов по десятибалльной шкале. Все хорошо… На потолке, прямо над головой новоиспеченного архивариуса, хлопотал паук, поправляя свою паутину. Барквентин терпеть не мог насекомых, но пауков старался не обижать – животина полезная, опять же мух ловит, да и не докучает, висит себе под потолком… И пусть висит…

Фуксия, конечно, сразу пришла в себя, едва выйдя за порог трапезной. Впрочем, как ни уверяла она няньку, что с нею абсолютно все в порядке, нянька заставила-таки воспитанницу выпить кружку горячего молока с успокоительным. Нянька по-прежнему ни на шаг не отходила от Титуса. Доктор Прунскваллер подолгу находился теперь в комнате лорда Сепулкрейва – он боялся, что успокоительные, которые он в изобилии впрыскивал герцогу, могут дать какие-нибудь осложнения. Ведь известно – человек самая хитроумная машина, за которой нужен самый изощренный уход.

Казалось, что весь Горменгаст затаился в ожидании чего-то. Вопреки здравому смыслу, когда всеобщее напряжение после проведения дня рождения наследника должно было бы неуклонно спадать, оно, наоборот, возрастало. У обитателей замка складывалось ощущение, что начинается нечто такое, что оставит неизгладимый след в жизни всех без исключения. Особенно тяжело переносили напряжение Свелтер и Флей – оба были буквально на грани срыва. Фуксия боялась за отца – каждую ночь она просыпалась и глядела в страхе на потолок. Ей казалось, что отец вот-вот должен окончательно свихнуться, а тогда… Девочке было просто страшно представить себе, что за «тогда» ожидает ее. Отец был для нее олицетворением прежнего образа жизни, который она по молодости лет ненавидела, но теперь стала ценить все больше. Фуксия пока не понимала, что взрослеет. Госпожа Гертруда без конца докучала доктору, задавая каждый час один и тот же вопрос:

– Ну как?

Что мог ответить доктор? Медицина никогда еще не претендовала на всемогущество, но разве объяснишь это взбалмошным бабам? Прунскваллер расточал улыбки и заверял герцогиню, что делает все, что только в его силах, а в душе ругал настырную даму самыми последними словами. Больше всего эскулапа раздражала ее манера поведения – она задавала вопросы о здоровье мужа откровенно безразличным тоном. Уж молчала бы, тут лицемерное приличие ни к чему, думал доктор с ожесточением, приготовляя очередную порцию успокоительного для пациента. Иногда Прунскваллера одолевала шальная мысль – почему, собственно судьбе было угодно поразить лорда Гроуна? Тот вел вполне благопристойный образ жизни, к людям относился хорошо и никогда их не унижал. В отличие, кстати, от его супруги. Уж лучше бы она… И тут же Альфред Прунскваллер отгонял ужасную мысль – как известно, не желай другому того, чего не желаешь себе. И все-таки – как бывает иногда несправедлива судьба.