Сейчас на ее чувства Хранителя Останец производил совсем иное впечатление. Теперь он не был голым, пустым и выжидающим. Что-то пришло откуда-то и поселилось в нем.

Другой странной особенностью было то, что Илин могла слышать… или почти слышать… голоса. Тихие, музыкальные голоса, вроде флейт и свирелей, говорящие друг с другом. Иногда один голос, иногда несколько, иногда сотни. Илин не удавалось разобрать слова, ибо их заглушал один басовитый громкий голос. Этот одинокий голос выводил одну и ту же ноту и казался таким огромным, как пустыня и необъятное небо над ней, вместе взятые. Именно он-то и мешал Илин разобрать то, о чем пытались ей поведать другие голоса. А она знала — знанием, которое приходит к тем кто спит, — что этот одинокий голос — голос самого Останца, а возможно, и всех других Останцов. И еще знала Илин, что, если этот голос собьется и она услышит то, что говорят ей другие голоса, обязательно случится нечто ужасное. И еще она знала: эти голоса исходят из того места, где сконцентрирована огромная Сила, из того места, куда ты посылаешь себя, чтобы увидеть внутренность замков, будущее, чужие мысли… И что все это происходит не в умах тренированных Хранителей, как думают они, а совсем-совсем в другом месте.

А именно там, где возможно все. «Как это заманчиво», — шепнула Илин, и как только мысль стала словом на ее губах, она поняла: это не сон. И тут голос сбился.

Илин села прямо, закрыв уши ладонями, из ее горла вырвался крик. Но крик тут же перешел в приступ кашля — горло оказалось пересохшим.

К тому времени, когда Илин вернула себе способность дышать, все голоса исчезли. Девушка тупо оглядела зал Останца, стараясь понять, как она здесь оказалась. Была ночь, и где-то горел маленький костерок, но не в том углубления в полу, как это бывало раньше, а ближе ко входу, ведущему на пандус. Неподалеку от костра валялись дорожные сумы и стоял глиняный кувшин с водой. Блок, закрывавший вход, был опущен и надежно отгораживал зал от Пекла.

Илин не имела представления о том, сколько она пробыла без сознания; тело ее было налито свинцовой тяжестью, а глотка горела так, будто была заткнута шершавым кляпом. Илин плашмя уронила руки на пыльные плиты пола. Он показался ей утешительно теплым и прочным. Она подумала: он реален. А все остальное, должно быть, было сном. Все, что она могла слышать, было лишь иллюзиями, рожденными безмолвием этого уединенного места.

Она закрыла глаза и сделала попытку распространить свои чувства за привычные им пределы. Где-то в дальней дали, как будто отделенной от нее глубочайшим ущельем, тяжелый бас тянул одну и ту же ноту.