– Конечно, – понимающе кивнул кот и вновь направился к прогалине. – Побеседуйте с ним, а я покараулю.

На фиг, не буду больше пленных допрашивать. Сплошная морока и нервотрепка, и страшно неприятно, когда тебя искренне считают способным на любую гадость.

Первым делом я обобрал пленника, сняв с него перевязь с пистолетами, сумку с порохом и пулями, нож, а также отцепив от пояса две нелепо болтавшиеся ручные гранаты – набитые порохом тонкостенные ядра с торчащими фитилями. После чего напустился:

– Кто командует захватом острова? Какова численность отрядов? Отвечай, какой приказ получил ты лично?

Бедняга мелко трясся и мычал что-то нечленораздельное.

– Не придуривайся, я слышал, ты по-русски неплохо шпаришь. Ну говори!

Опять без результата.

– Тебя как, сразу убить или предпочитаешь помучиться? – сменил я тон.

И зря так сделал. Юмора тут все равно никто не оценит (да и в качестве шутки фраза так себе, если честно). Голландец только затрясся сильнее, и в его бормотании я разобрал одно слово. В общем, и нетрудно было разобрать: «нет», кажется, в любом иноевропейском языке узнать можно.

– Что – «нет», дубина? Говори по-человечески!

– Ты неправильно делаешь, – заявил Рудя, отстраняя меня от пленника.

– А ты, значит, спец? – скептически хмыкнул я, однако уступил место. – Ну пожалуйста, мне не жалко.

Рудя и впрямь все делал иначе. Прежде всего он встал в позу, хоть картину рисуй, прокашлялся и заговорил как с трибуны:

– Жалкое ничтожество! Презренный червь! Не надейся, что мы станем марать об тебя благородную сталь и наши руки. Позор своей нации, ты недостоин даже того, чтобы мы утруждали себя взглядом в твою сторону…

Потом он перешел на немецкий, а может, и на голландский, тут различие, по-моему, непринципиальное, во всяком случае, для этого мира и этой эпохи. Впрочем, судя по интонации, содержание речи не особенно изменилось. Рудя вещал, с брезгливой презрительностью кривя губы и лишь изредка снисходя до болезненной полуулыбки, точно ему и впрямь было мучительно общаться со столь низменной тварью.

Ван Дайк искоса поглядывал на меня с явной опаской, но быстро отходил. Сизоватый оттенок лица сменился нормальной бледностью, глаза перестали казаться мутными стекляшками. Вот только не возникло у меня впечатления, что он всерьез проникся осознанием собственного ничтожества.

Ладно, по крайней мере он оправился достаточно, чтобы внятно говорить. Он даже перебил Рудю в середине какого-то особенно уничижительного периода.

Саксонец обернулся ко мне и сказал:

– Представляешь, этот жалкий смерд заявляет, будто является одним из самых богатых людей Брегена-ан-Зе! Как будто деньги могут составить хотя бы долю славы старинного герба. Да и не трудно ли поверить…