Кэт вышла на кухню. Нилакарна лежал на стуле, положив голову на лапы. Она подошла, села на пол возле кота.

– Нилакарна… может, ты не будешь превращаться в человека? – жалко всхлипнула Кэт.

«Ты так хочешь?»

Кэт медленно покачала головой.

– Ты знаешь, чего я хочу. Чтобы ты жил. А иначе ты умрешь. И я тоже…

Кот сидел молча.

– Нилакарна. Я не буду тебе врать. Будет так, как ты решишь сам. Это твоя жизнь и твоя судьба. Тебе решать, в каком обличье ты встретишься с Рактакшей. Но если ты умрешь, я тоже. Тут выбор уже мой. – Кэт протянула руку и погладила кота между ушей. Тот чуть заметно вздрогнул. Вздохнул и опустил голову.

«Я долго был котом. Я уже привык…»

– Нилакарна, – хрипло проговорила она, – я отпускаю тебя.

И вышла из кухни, тихо закрыв за собой дверь.

Часов в пять вечера она легла и уснула тяжелым, черным сном без сновидений.

Проснулась, словно от толчка. Будто кто-то встряхнул ее за плечо. Ощущение было знакомым – так она обычно чувствовала пристальный кошачий взгляд.

– Что… кто?

На нее сердито смотрела Марфа Ивановна. Кэт села, протерла глаза. Голова была на удивление свежей, и сердце бешено колотилось. Она бросила взгляд на часы. Полночь.

– Нилакарна? – тихо позвала она, уже понимая, что ответа не будет. Марфа Ивановна вскочила на диван, тихо потянула ее за рукав. Кэт вскочила. – Что, Марфа Ивановна? Он ушел, да?

Матрона сердито мяукнула басом. Побежала на кухню и требовательно царапнула дверной косяк.

Пусто. Конечно, пусто. Нилакарна ушел. Теперь он будет жить где-то еще, далеко. Но, по крайней мере, она будет знать, что он жив. Далеко-далеко, но жив. Кэт вздохнула. И тут увидела на столе листочек бумаги. С внезапным предчувствием схватила его.

Странный почерк, вязь, похожая на брахми, одну из древнейших разновидностей индийского слогового письма, – но на русском. Кэт села, не в силах стоять на ватных ногах.

«Царевна моя, прощай».

Коты не могут писать.