Свет сменился тьмой столь внезапно, словно на небе резко захлопнулась обложка гигантской книги. Не замедляя шага, я продолжал свой путь сквозь абсолютный мрак недоступной для описания языком простых смертных святыни Акимшэ. Наконец появилось свечение, оно исходило от отцовского дома, который, казалось, горел — пламя вырывалось из всех окон, не трогая здания снаружи.

Я вошел в дом. Во всех комнатах было светло, как днем — уже все стены были охвачены неподвижным пламенем. Отцовский кабинет приветствовал меня слабыми криками, крошечные темные создания в бутылках с глухим стуком бились об их стенки.

Тело захватил Ваштэм, отшвырнувший Секенра в сторону и с триумфом возвратившийся в свою лабораторию, в свой храм, святая святых, трепеща в предвкушении окончания всех своих трудов, всех своих страданий, всех своих предательств, кровавой цепи бесконечных убийств.

Все было направлено только на это. В течение многих веков он жил, трудился, страдал и даже умирал в ожидании наступающего теперь будущего. Именно этого мгновения.

Он открыл дверь в комнату Секенра, окинул взглядом опрокинутый стол, сломанную кровать, кучи мусора, обломков и застывшее пламя. В кресле у окна сидела спящая фигура в белой мантии и серебряной маске, но без меча и сложенной бумаги в слабо светящихся руках.

Ваштэм, мой отец, высоко поднял меч, собираясь нанести удар. Но его рука дрожала. Он колебался.

— Отец, что ты делаешь? — закричал я внутри него.

— То, что я всегда намеревался сделать, — ответил он мальчишеским голосом, и этот голос тоже дрожал, едва не срываясь. — Секенр, я с самого начала не хотел, чтобы ты участвовал во всем этом. Моим инструментом должна была стать твоя сестра, а не ты. Но все получилось по-другому.

Фигура в кресле, внезапно проснувшись, в испуге подняла голову. Маска упала с нее, обнажив вылепленное из пламени лицо, огненная плоть отходила от него слой за слоем, как лепестки раскрывающегося цветка, черты его — если такие и были, — постоянно расплывались, и оно горело все ярче и ярче. Вначале, всего лишь мгновение, это было лицо Ваштэма, затем — моей матери, затем — Хамакины и многих-многих других знакомых и незнакомых мне людей, зверей, чудовищ и демонов, и все эти лица мерцали, расплываясь и меняя форму так быстро, что глазу трудно было проследить за этим.

Голем тупо повернулся в мою сторону — пустышка, создание, не способное ни мыслить, ни чувствовать. Громовым голосом он забормотал какие-то бессмысленные слова. Дом содрогнулся, как корабль в бурном море.