Опять помолчали.

— Кто же? — спросила Фрика.

— Тот, кто тебя беззаветно любил. Тот, кто из-за тебя несколько раз рискнул жизнью. Тот, кого ты послала на верную смерть в Страну Вантит. Тот, кто узнав, что ты любишь другого, пришел, чтобы тебя спасти, пока этот другой был занят политическими интригами.

И еще раз помолчали.

— Откуда тебе все это известно? — спросила Фрика.

— Я сделала то, что должна была сделать ты.

— А именно?

— Навела справки о человеке, которого ты равнодушно послала в Вантит заниматься твоими делами и о котором ты с тех пор ни разу не вспомнила.

— Послала его в Вантит не я, а ты. Я об этом ничего не знала, пока ты мне все не разболтала.

— Это не имеет значения. Он ездил туда по твоим делам. Мне и в Астафии было хорошо.

— Откуда тебе знать, о ком я вспомнила, а о ком нет.

— Есть откуда. Уж я-то тебя знаю. Страшнее тебя эгоистки на всем свете нет. Все, о чем ты думала и думаешь сейчас — это как ты тут красиво страдаешь в кресле, и как несправедлив к тебе мир. Бедная, говорят добрые люди, как он жесток с нею. И это тебе нравится. — Шила сняла ногу с кресла Фрики. — Те же добрые люди четыре месяца назад говорили — эта блядь из Беркли, эта полуславская потаскуха, эта подстилка для предателей! И, знаешь ли, людям в общем-то все равно. Хоть бы ты письмо ему написала, что ли, мол, спасибо вам, и сожалею, что труды ваши ни к чему особенно выдающемуся не привели, но я люблю не вас, вот только не было у меня раньше случая вам об этом сказать. Не ваша Фрика, томящаяся изящно. Число, подпись с закорючкой, клякса, все по правилам, как на турнире. Где тот шлем, что он тебе сунул?

Фрика как-то сникла под градом дочерних упреков. Шиле стало ее жалко.

* * *

В шесть часов утра Редо, в дорожном платье, в сапогах, прошел к алтарю и зажег свечи. Карета, в коей помещались страстотерпная жена его и неблагодарные дети, ждала за углом. В кабинете Редо новый священник, спешно произведенный в сан из дьяков, переживал и готовился к утренней молитве и дневной проповеди.

Редо присел на переднюю скамью и поводил глазами по алтарю, своду, и стене. Двадцать лет наставлял он здесь свою паству. Миссия выполнена, а все-таки жаль уезжать. Все-таки Астафия — столица, все-таки Храм Доброго Сердца — главный храм страны. Дело здесь было вовсе не в тщеславии. По темпераменту Редо был типичный горожанин. Он любил толпы, мощеные улицы, сочетание зодческого гения с недосягаемым Творением Создателя, любил уличный шум, любил дождливые вечера, когда потрескивают дрова в камине, капли стучат в стекло, а по улицам бегут, спасаясь от ниспадающих вод, горемыки-прохожие. Любил Редо и театры, и таверны, и мосты, и узкие улицы, и широкий бульвар под названием Променад, и этот Храм, созданный двумя небывалыми зодчими — капризными, раздражительными, порой совершенно невозможными, но такими милыми людьми. Ему предстояло провести неизвестно сколько времени в холодной, промозглой глуши, обращая провинциальных язычников и полу-язычников, вдали от цивилизации.