Карл не спал. А Дебора? Спала она или нет? Сейчас Карл этого не знал, но он не удивился, когда услышал ее голос, и вопросу, который она задала, не удивился тоже. Такая ночь. Чему же здесь удивляться?

– Кто ты, Карл?

Уместный вопрос, но не однозначный. Хотела ли Дебора спросить Карла о его прошлом? Что ж, она, как никто другой, имела теперь право на такой вопрос. Вероятно, уже настало время для того, чтобы рассказать ей, кто он, о тех дорогах, по которым он прошел, что оставил за своими плечами в невозвратном прошлом. И Карл решил, что обязательно ей об этом расскажет. Сегодня или завтра, но разговор этот состоится, и она, единственный после Стефании человек, услышит историю его жизни так, как знает ее он один, как помнит ее теперь. Однако сейчас Дебора спросила его не только об этом. Об этом тоже, но и о другом. И Карл понял ее второй вопрос правильно, тем более что он совпал – и, по-видимому, неслучайно – с тем, что вырастало и нарастало в нем самом, что незримо присутствовало во всех его делах и заботах, встречах и разговорах все последнее время и в день минувший, как и в предшествующие ему дни. Не этот ли вопрос прочел Карл в сумрачном взгляде своей дочери? Не об этом ли не спросил и не спросит его Людо Табачник? Не на этот ли именно вопрос отказался ответить Строитель Март?

– Кто ты, Карл? – спросила Дебора.

– Не знаю, – помолчав, ответил он. – Но знаешь, что интересно? – Карл говорил с ней, как с собой. С собой он, собственно, теперь и говорил, потому что чем дальше, тем больше Дебора становилась зеркалом, в которое смотрелась его душа. – До Семи Островов, до того, как я встретил тебя, я об этом и не задумывался никогда. Кто я? Должен ли вообще человек задаваться такими вопросами? Разве наше существование само по себе не есть простой и однозначный ответ на любой подобного рода вопрос? Я жил, Дебора, я дышал…

Ощущение было такое, как если бы он шел через топь, нащупывая ногой прочный грунт, и вдруг вышел на тропу.

– Я шел по дорогам… – сказал Карл, погружаясь в бесконечность ее глаз. – Я воевал и писал картины, я делал тысячу разных дел и думал о множестве разных вещей. Однажды я даже написал книгу, облекая в слова свои мысли и видения. Единственная вещь, о которой я не думал, это я сам. Теперь мне кажется, что до Семи Островов, до того, как я вошел в город, на эти мысли был наложен запрет. Кто его наложил? Не знаю. Возможно, никто. Возможно, что мне просто не приходило в голову внимательно посмотреть в зеркало или у меня просто не было такого зеркала?

Он замолчал. Молчала и Дебора. Молчание плыло сквозь предрассветный мрак, как туман над водой, как запах цветов, как тихий шелест травы. Оно не тяготило, являясь естественным продолжением их разговора, отражением состояния их душ.