— Цветы и девушки в моем представлении так же неразлучны, как степняки и арха, Мономатана и хубкубава, — пробормотал он, передавая Кари заходящегося плачем младенца, и спрыгнул с седла.

Остановить хлещущую из обрубка руки кровь было бы не трудно, если бы Атэнаань позволила ему это сделать. Но снежнолицая девушка не желала расставаться со своим цветком, она требовала, чтобы лекарь-улигэрчи поспешил с ней к Фукукану и его дочери, и позволила осмотреть свою культю только после того, как Эврих заявил, что немедленно ускачет в Верхний мир и не споет в этом гадюшнике ни одного улигэра, не излечит ни одного хворого, ежели ему будут мешать делать то, что он считает нужным. А к Фукукану и близко не подойдет, пока не взглянет на цветок, которым она так дорожит.

Он чувствовал, что несет какую-то несусветную чушь, но слова не имели сейчас никакого значения. Значение имел ремень, которым он перетянул обрубок руки Атэнаань, и та часть жизненной энергии, которую ему удалось влить в нее, прижав пылающие ладони к горлу девушки. У арранта хватило сил посадить ее в седло, а затем он почувствовал странную слабость, не свойственную ему отрешенность и уже без особых эмоций перешагивал через трупы хамбасов, ведя под уздцы упирающегося и шумно фыркающего коня.

Задавленным горящими телегами и изрешеченным бронзовыми осколками он, разумеется, уже ничем помочь не мог, но, помнится, возложил руки на патлатую старуху и, пока она была в бессознательном состоянии, сплотил торчащие из ее голени обломки белой кости, намертво примотав к сухощавой ноге пус ножны.

Спешить к повозке Фукукана было незачем, так же как незачем было разыскивать бездыханный труп нанга, погибшего одним из первых от Огненного Волшебства, и потому Эврих потратил некоторое время на юношу-хамбаса. Извлек из его тела кусок весело посверкивающей бронзы и, залив рану архой, подождал, пока Кари зашьет ее специальным образом обработанными овечьими кишками, извлеченными из его замечательной сумки. У самого арранта это, естественно, получилось бы лучше, но свет начал предательски меркнуть в его глазах.

— Это хорошо, — сказал Эврих, потому что, невзирая на охватившее его безразличие ко всему на свете, ему не хотелось видеть мертвую Нитэки, а до повозки Фукукана оставалось, по словам Атэнаань, совсем недалеко.

— Веди меня дальше, — приказал он Кари, когда она закончила зашивать рану юноши, и, уцепившись за стремя коня, в седле которого обмякла потерявшая сознание Атэнаань, доковылял до хрипящего от нестерпимой боли мальчишки. Почему тот не умер от ожогов, было совершенно непонятно, и, возлагая на него руки, аррант успел подумать, что парню, который так цепляется за жизнь, просто грех не помочь.