Слова не шли.

– Поэтому я буду воевать против своих, – скрипнул паук. – Не могу объяснить им. И не могу встать и уйти. А они будут жить, как могут… от рождения. От сотворения. Убивать и есть. Есть и убивать… ваш мир. И им не будет больно. Никогда.

– Никогда… – покачал головой эльф. – Но тебе…

Эстайн тронул кончиком когтя тяжелую бляху, впаявшуюся в хитин.

– Кажется, мне больно здесь. От снов. От мыслей. От того, что нельзя… съесть чужой мир, который жил до тебя. Это неправильно – портить чужой мир. Есть. Пожирать. Как обмануть в игре. А мои братья хотят этого. И мне больно.

Эльф задумчиво катал на ладони кости, которые переваливались с грани на грань. Шестерка – единица. Шестерка – и снова единица…

– Ты действительно странный, Эстайн, – наконец сказал он. – Сны. Женщина, грозящая небу мечом. Ты странный. Но если придется, я пойду с тобой в бой и буду биться плечом к плечу с тобой. Мы, эльфы, тоже сотворены. И тоже, возможно, не совсем так, как хотелось бы… кому-то. И живем, как можем.

– У меня две пары плеч, – серьезно сказал паук. – Брось кости снова. Хочу играть. Бросай кости, Даэмар.

Эльф вскинул взгляд и тихо спросил:

– На что играем?

Бесконечные вереницы эльфийских воинов шли к обугленным руинам древней крепости. Сторожевая точка незапамятных лет, она некогда венчала границу с Серыми Россыпями. С ее вершины очень редко, но можно было разглядеть взблескивающий на горизонте Храм Жизни скальных орков, в другую сторону темнели скалы, слагающие неприступную границу Морума, а в третью колыхалось море вековечных эльфийских древ.

Башня, до того как была разрушена, являлась важным форпостом Пущи. Но нынче уже не было рук выводить ее стены заново, и, разрушенная Тауроном, она упокоилась, отступив на полшага от края Пущи, и уснула в развалинах.

Тайтингиль, Златой Сокол Нолдорина, возглавлял половину войск; другую вел сам Оллантайр, облитый сиянием оружейного серебра, величественный и ослепительный. Котяра помахал вслед колоннам и разве что не пустил слезу. Ольва, в великолепном платье, осыпанном сверкающими камушками, во много раз превосходящими светимость стразов Сваровски, сохраняла невозмутимость дайны.

– Я разогрел горны, – тихо буркнул подкравшийся оранжевый гном Трорин. – Можно ковать. Чего вы там придумали с орком?

– Оллантайр спрашивал меня, почему я так легко согласилась остаться и как смогла уговорить детей, – выговорила Ольва, не сводя взора с бесконечных верениц шлемов и плащей. – Я сказала, что опасаюсь за них… и не хочу снова оказаться там, куда направился дайн. Я там бывала. В битве.