– Дай бабке переодеться в сухое – целое ведро выплеснул.

– Чуть жива, а если в рукавах запутается?

Сивый усмехнулся.

– Тебя как погрести, «бывалый мореход», по морскому обычаю или по сухопутному?

– Чего это вдруг погребать? – Старик на всякий случай отодвинулся от двери. – Пока наша не возьмет, помирать не собираюсь. Нет, не собираюсь.

Какое-то время спустя дверь открылась, Ясна встала на пороге и кивнула, приглашая войти.

Дня не проходило, чтобы не вспомнила Сивого. Ночи напролет плакала в подушку, будто самолично вынула из груди сердце и положила в дорогу этому странному парню с холодными глазами. Знать не знала, что с ним, кем обогрет, кем обласкан, но дала бы голову на отрез, что недавнее утро принесло ему кровь и боль. Несколько седмиц назад будто некто могучий ухватил сильными руками и затряс: вставай, старая, несчастье – а по членам разлилось липкое, тошнотворное чувство беды. Ясна вскочила и едва не упала – ноги не держали. Сразу поняла – Костлявая неподалеку. Ухватила кого-то из близких сухими, цепкими руками, бедолагу всего трясет, и как будто ниточка тянется к ней, Ясне, душит, дергает.

Несколько дней старуха слонялась по двору, точно полоумная, видела как в тумане, едва сама не похолодела, а на девятый день отпустило. Ворожила на Безрода, и по всему выходило, что парень замер на ничейной полосе между жизнью и смертью – ни туда ни сюда. Спала в платке, что подарил Сивый, дабы к нему по невидимой пуповине перешло хоть немного жизни, ей, старой, уже не нужной.

Какое-то время оставалась худо-бедно спокойна, только с некоторых пор тревога вернулась и росла, как опара на дрожжах. А теперешним утром едва вышла из-за угла, несколько мгновений вообще не существовала. Не осталось души, не осталось и тела, а была исключительно пустота, которая по недоразумению звалась Ясной.

Стоит Безрод, а вокруг точно марево разлилось, как от раскаленной кузнечной заготовки, да только не жаром пышет, а мертвецкой стужей. А пройдет Сивый вперед – за ним след вьется жуткий и мерзлый, в котором исчезает все сущее. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, желудок словно вековечным льдом набили, и стоит он под горлом, сглотнуть не дает. Хорошо, догадался Безрод отойти.

Пока переодевалась в избе – Тычок удружил, опрокинул полное ведро воды, – готовилась к неизбежному, ведь предстоит сидеть рядом, говорить, слушать. А как сидеть, если Безрод ровно с той стороны вернулся и ноги не вытер. Оставляет на этом свете жуткие мертвящие следы, будто извозился весь и теперь пачкает. Постояла над рядком снадобий в глиняных плошках, поморщилась, покачала головой и от души хватанула из кувшина с крепчайшей брагой, в которой бродили животворящие силы. Пшеница солнцем полна, хмель замерзнуть не даст… как будто отпустило. Что теперь парню сказать? «Отдавай назад стариковское сердце? Поиграл, и хватит. Ошиблась». Нет уж. Не ошиблась. Дунула-плюнула, открыла дверь и позвала в дом…