В коридоре было пусто, в соседних номерах — тихо и темно, на кухне тоже ни души. Правильно, подумал я, конечно, восемь вечера, все нормальные приезжие в это время как раз начинают прожигать жизнь, и только ты, как хороший мальчик, в смысле, как последний придурок, смирно лежишь в постельке, объевшись пирожков.

Я твердо пообещал себе наверстать упущенное. Вот сейчас выпью кофе, приободрюсь и пойду на улицу. Кабаки — бог с ними, но хоть погляжу, как выглядит Краков ночью. Прельстительное, должно быть, зрелище.

Я наполнил кружку, удивляясь, насколько беззвучно льется тонкая струйка кофе, добавил сливки, размешал ложкой, поставил кружку на стол и вздрогнул, не услышав стука при соприкосновении ее толстого дна со столешницей.

Совсем нервы ни к черту стали, с досадой подумал я. Сделал глоток и тут же отшвырнул кружку в сторону — кофе оказался совершенно безвкусным. Не дрянным, а именно безвкусным, как дистиллированная вода. Кружка беззвучно упала на пол, но не разбилась, и кофе не расплескался, как следовало бы ожидать, а тонкой струйкой вылился на пол. Устыдившись, я взял с полки прорезиненную тряпку, вытер лужу, поставил кружку в раковину, налил себе новую порцию кофе, попробовал и снова не ощутил — не только его вкуса, но даже влажности и температуры. Вообще ничего.

Это, получается, я опять из сна в другой сон проснулся, мрачно подумал я. Интересно, теперь так каждую ночь будет? Хоть бы Карл поскорее позвонил. Уж телефонный-то звонок меня точно разбудит по-настоящему… Или нет? И что теперь делать, интересно?

Как — что? — ответил я сам себе. Ты же собирался гулять? Ну вот, иди. Сон о прогулке по ночному Кракову — это гораздо более увлекательно, чем сон о безвкусном кофе в гостиничной кухне. Скажешь, нет?

Поставив кружку в раковину, я пошел к выходу. О куртке, бумажнике и телефоне можно было не беспокоиться, какая, к черту, разница, приснятся они мне или нет, если рано или поздно я снова проснусь в треугольной комнате, окруженный своим скудным скарбом. Знаем, плавали.

Я спустился по лестнице, совершенно не чувствуя прикосновения ног к ступеням, шел, как по воздуху, но не падал, даже равновесия не терял, — и на том спасибо. Но холод дверной ручки все-таки ощутил. Это меня приободрило и одновременно испугало. Вдруг все-таки не сон, а… Что именно — об этом я даже думать не хотел.

А выйдя на улицу, я понял, что запланированное сновидение о прогулке по ночному Кракову мне пока не светит. Потому что никакой улицы, строго говоря, не было. Зато под ногами наконец появилась земля. Сколько угодно прекрасной твердой почвы, поросшей густой, свежей травой. И звездное небо над головой имелось, в неограниченном количестве. И величественные деревья, опознать которые в такой темноте я не смог бы, даже вооружившись определителем растений. И больше ничего. В смысле, никакого города. Ни людей, ни мостовых, ни автомобилей, ни единого жилого дома. Даже здание гостиницы, из которого я только что вышел, уже благополучно растворилось в ежевичной черноте ночи. Правда, где-то далеко на холме горели огни костров. Но я вовсе не был уверен, что хочу встретиться с теми, кто их разжег. Чур меня, чур.