Он замолчал. Я тоже помалкивал — а что тут скажешь?

— Сейчас оно снова обрушилось, — наконец сказал Кьялар. — Или все-таки накатило? Я даже на родном языке не знаю, как правильно выразиться. В общем, мне кажется, что линии начали сближаться. Это драгоценное для меня ощущение. Я довольно долго думал, что оно уже никогда не вернется. И мне это очень не нравилось, но я не знал, что тут можно изменить. Я вам благодарен, хотя понимаю, что вы не старались специально для меня. А возможно, вообще ничего не сделали. Но это неважно.

— Понимаю, — кивнул я. — Кажется, на меня самого это происшествие подействовало сходным образом. Хотя поначалу я очень рассердился.

— «Рассердился»? — озадаченно переспросил Кьялар.

— Ну да.

— Но почему?

— Потому что испугался и ничего толком не понял. А я не люблю бояться и не понимать. Впрочем, позже я обнаружил, что сержусь еще и потому, что все так быстро закончилось. Однако за последние несколько дней мне стало ясно, что ничего не закончилось. А наоборот, только-только начинается.

— Это правда, — согласился Кьялар. — Все только начинается. Я тоже это чувствую. Что-то такое в воздухе… — Он внезапно осекся, смущенно рассмеялся и поспешно сказал: — Впрочем, с апрельским воздухом всегда так. Он насыщен невысказанным обещанием неведомо чего. Обычно уже в конце мая становится понятно, что это был обычный сезонный гормональный сбой в организме. Но до конца мая я, пожалуй, побуду доверчивым дураком. Глупо отказывать себе в таком удовольствии.

— В последнее время мне кажется, что лучше всегда быть доверчивым дураком, — улыбнулся я. — Это, как ни странно, гораздо более выгодная позиция.

Тут взгляд мой упал на часы, и я понял, что до встречи с Митей осталось всего сорок минут. Самое время платить и идти — пока я еще отыщу этих албанцев.

— Только один вопрос, напоследок, — сказал я, отодвигая в сторону пустую чашку, чтобы не задеть ее рукавом, когда буду одеваться. — Хани Йохансен…

— Я догадываюсь, о чем вы хотите спросить, — Кьялар смущенно потупился. — Нет-нет, я не Хани Йохансен. И вообще никто не Хани Йохансен. Его или ее — это я так и не решил — не существует. Никто не переписывает «Гамлета». Сам не знаю, что на меня тогда нашло, кто за язык тянул?.. Думаю, это была моя лучшая импровизация. Меня несло. Я был в ударе. Можете считать, я выдумал Хани Иохансена специально, чтобы вы меня запомнили. И не забыли — ни при каких обстоятельствах.

Он меня совершенно сбил с толку. Но и тронул, конечно. До сих пор, насколько мне известно, еще никто не предпринимал специальных усилий, чтобы остаться в моей памяти.