Кати вздохнула и без чувств опустилась рядом с возвращенным к жизни юношей. Она уже не ощущала, как ее поднимали, несли куда-то. Машинально выпила поднесенную к губам чашу и провалилась в глубочайший сон без сновидений, похожий на смерть.
Она проснулась в темноте, отгороженной от света рваной тканью, острый химический запах щекотал ноздри. Чья-то мысль коснулась девушки, раздались легкие шаги, и занавесь отдернулась, лицо Юлии в тусклом неверном свете было похоже на старинную фреску на стенах святилища воличей – или на имперскую икону. Моргая, Кати оглянулась, кажется, они были в каком-то из цеховых помещений кузнечного цеха. Но это сейчас не важно.
– Он жив? Все в порядке?
– Он жив, – ответила Юлия с запозданием, и Кати поняла, что не все в порядке. – Жив, но рука его…
Кати закрыла глаза и вдруг оказалась рядом с Максом. Неверяще потрогала разлитую по руке черноту.
– Чрезмерное напряжение убивает… – сказала тихо Юлия.
И чернота эта медленно поднималась к локтю.
Нервная ткань умирала, не выдержав мысленной мощи, которую Макс стянул в своей руке.
– Почему им никто не занялся? – спросила Кати. – Где наши старшие?
– У нас есть тяжелораненые… – окончание фразы потерялось в звенящей пустоте, заполнившей голову Кати. Она поняла, что ей сейчас придется сделать.
Она может это сделать.
Должна – значит, может.
– Мне нужна мертвая вода, – со стороны услышала она чей-то голос. – Лучше четвертная. И экстракт покой-травы, тоже четвертной. И свет. Много света.
Забегали люди, торопясь исполнить, загремели склянками. Вспыхнули солнечные лампы, в которых горел многажды пропущенный через перегонный куб корис. Кати вытянула перед собой руки, полюбовалась на грязные, покрытые шрамиками и ожогами жгучих настоев пальцы.
Не дрожат.
– Горячей воды. –
Кто-то стянул Узор, и вода в железной миске мгновенно запарила. Поднесли бруски желтого мыла, губками принялись тереть ее руки.
– Нож и пилку. Зажимы для кости и вен. Иглы и нитки. – Кто же это говорит, кто? И что собирается делать? Какой страшный голос, незнакомый, холодный и равнодушный…