— Плохо дело.

— Да, сьер. — Рана пугала Маррона.

— Нужно лечение, но я за такое не возьмусь. Я даже развязывать бинт не стану. Сходи к главному лекарю, Маррон, пусть он что-нибудь сделает. Лучше иди прямо сейчас.

— Нет, сьер, не надо! — По сравнению с этой перспективой страх отступал на второй план, — Сейчас в замке много раненых… раненных сильнее, чем я…

— Быть может, но на твою руку должен взглянуть кто-нибудь поопытнее меня. Лечение было запущено, и в рану попала грязь. Почему ты не хочешь идти в лазарет?

— Сьер, главный лекарь может отказаться лечить меня. Я ведь больше не монах. — Его изгнали с позором, и вынести отказ так скоро после случившегося Маррон не мог.

— Он будет лечить моего оруженосца. Ты не связан обетом, но я давал его. А исповедники поклялись служить всякому, кто сражается за Господа, не важно, принадлежит ли боец к Ордену или не принадлежит. — Маррон молчал, и сьер Антон добавил: — Ты что, хочешь потерять руку? А это вполне может случиться, если не позаботиться о ней.

— Сьер, а вы… вы не сходите со мной?

Рыцарь и господин Маррона коротко усмехнулся.

— Нет, не схожу. Ты уже не ребёнок, Маррон. Если тебе так проще, я просто прикажу тебе сходить. Помни, ты клялся в послушании.

— Да, сьер.

Ещё один смешок, на этот раз более добродушный, при виде его горестного лица.

— Вначале нам следует одеться и поесть — не могу же я отправить тебя на такое испытание голодным. Ты сможешь принести поднос или надо послать за ним кого-нибудь другого?

— Я принесу, сьер.

* * *

И он действительно принёс поднос и снова унёс его, сделал всё, что должен делать оруженосец для своего господина, хотя это стоило ему непереносимой боли — боли и страха. Наконец, точнее, как показалось Маррону, слишком скоро, он освободился и медленно поплёлся к лазарету, кляня руку и всю историю своих несчастий, самого себя и всех прочих, за исключением сьера Антона, который, собственно, и нанёс ему рану, ставшую причиной всех бед.

Несмотря на всё своё нежелание, Маррон был уже в двух шагах от лазарета. Завернув за угол, он увидел Раделя, который сидел в амбразуре, держа у губ тростниковую дудочку. Пальцы менестреля бегали по дырочкам, но юноша не услышал ни единого звука.

— Доброе утро, Маррон, — весело приветствовал его Радель, но глаза у менестреля были насторожённые.

Да и у Маррона тоже. «Я из Сурайона», — сказал вчера Радель, сказал это и кое-что ещё.

— Мне надо в лазарет, мессир. — Он всё ещё не мог сказать запросто «Радель» человеку, вдвое старше него и во много раз опытнее. Пусть Маррон больше не был братом Ордена, но, Господи, как ему хотелось сохранять расстояние между собой и этим человеком.