Кроме этого, Рудольфу Штернбладу передан блиц-образ Реми, накрепко впечатавшийся в память капитана лейб-стражи. Если Серафим Нексус хлопнет в ладоши, в следующий миг скорлупарь умрет. Десять шагов, разделявшие капитана и жертву, значения не имели.

Штернблад убивал и в худших условиях.

Малефик искренне надеялся, что до крови не дойдет. Просто дополнительная предосторожность. На случай, если у Реми откроется «прободная язва», всосет ману «отворотня», король заметит юрода, а тот, в свою очередь…

Вероятность такого развития событий стремилась к нулю. И все же… На душе скребли и гадили кошки. Они с Нексусом — молодцы. Безопасность владыки — прежде всего. Лейб-малефициум на высоте; позднее их наградят. Благо короны, благо государства…

Кошки разошлись не на шутку.

— …позорите своего государя перед венценосным гостем!

Напротив в два ряда расположились люди герцога: советники, военачальники, канцлер, коннетабль, знатные пенсионарии и секретари. Второй ряд отгораживала низенькая балюстрада. За ней стояли придворные более низкого ранга, разодетые с пышностью, свойственной провинции — блеск орденов, перстней и золотых пряжек на туфлях и поясах, напомаженные парики, парча, шелк и бархат. От радужного сверкания рябило в глазах, словно при взгляде на стаю попугаев.

Один стул пустовал. Его спинку наискось пересекала траурная лента. Стену за местом, отведенным погибшему на охоте графу д’Аранье, завесили знаменем с гербом графства. Знамя было черным, семь локтей длиной, с бахромой из темного меха.

Согласно традициям, золото герба на черном фоне символизировало величие дома в тяжелые времена.

— …подите вон, сударь! Видеть вас не желаю!

— Как будет угодно вашему высочеству, — пролепетал барон, пятясь к дверям.

Не успел он покинуть залу, как раздражение герцога нашло новую мишень.

— Зачем ты притащил сюда своего урода?! Отвечай!

Граф д’Ориоль встал и с достоинством выпрямился.

— Это не мой урод, государь. Это ваш урод. Я готовлю вам подарок.

— Ты шутишь?

— Ничуть. Шутить будет он. Я намерен преподнести вам, государь, нового шута. Взамен Фалеро, который сейчас, должно быть, веселит Нижнюю Маму.

— Этот болван — шут?

— Воистину так, — со смирением подтвердил граф.

Герцог обернулся к Эдварду II, призывая августейшего соседа в свидетели. Полюбуйтесь, мол, с какими тупицами приходится иметь дело! Даже мой собственный сын — ничтожество, клянусь Овалом Небес! Однако король любовался гобеленом со сценами псовой охоты. «Отворотень» работал выше всяких похвал: его величество игнорировал все, что было хотя бы косвенно связано с Реми Бубчиком.