Однако в кого собрался переквалифицироваться товарищ Разбойников, пикетчицам узнать не довелось, так как Гераклов решительно взялся за ручки тележки и, раздвигая восторженных старушек, двинулся дальше, так что милиционеры едва за ним поспевали. A по улице неслось раскатистое Гришино:

— Да здррравствует Кислоярррская Pрреспублика! Xаррре Кррришна! Pрразбойникова — в тюрррьму! Xаррре Pррама! Геррраклову — трррижды уррра!

Жаркое летнее солнце щедро осеняло своими лучами мирные улицы Кислоярска. В тени заборов умиротворенно отдыхали пьяницы, а бродячие шавки, свесив до земли языки, расслабленно мочились на те же заборы. Город дышал зноем и покоем. Василий Николаевич Дубов в строгом черном адмиральском кителе шел под руку с Чаликовой по Барбосовской улице и мечтал о стакане холодной газировки. И вдруг его внимание привлекла некая мрачная личность, которая сдирала корявой железякой со стены дома новенькую табличку «Улица Василия Дубова» и на ее место приколачивала предусмотрительно сохраненную старую — «Барбосовская улица». Чуть ниже таблички взгляд Дубова наткнулся на две бумажки, одна из которых была сильно выцветшей, с портретом Разбойникова, а на второй, совсем свежей, Василий Николаевич узнал собственное фото.

— Вот, Наденька, полюбуйтесь — это моя фотография, которая некогда красовалась на доске почета Горкома комсомола, — вполголоса обратился он к своей спутнице. — Только тогда ее осеняла надпись «Наши лучшие передовики», а теперь — «Их разыскивает милиция».

— Да еще и в такой компании, — невесело усмехнулась Надя.

— Да, Наденька, пожалуй, вы правы — пора сматывать удочки. Поедемте на природу ловить рыбу. Я тут знаю одно тихое озерцо, будем жить в шалаше, слушать пение птиц, пить березовый сок, петь песни возле костра и варить уху, если чего поймаем.

— Будем считать это заслуженным отпуском, — добавила Чаликова, а про себя подумала: «C Васей рай и в шалаше».