Будущее же могло принести с собой новые перемены, и одной из них, очевидно, являлось уничтожение Дома Эллона и всего, что с ним связано. Нгур мрачно подумал о том, что является последним эллонским Деспотом. Ветер, похоже, оставил их, а крестьянская армия, как сообщали его разведчики, была на подходе к Эрнестраду. Его солдаты сдержанно отнеслись к последнему фиаско своего командира. Он вёл их несколько периодов бодрствования в надежде встретить крестьянскую армию, пока бледный от страха курьер не вызвал его обратно в Эрнестрад. Разведчики сообщили, что его дезинформировали: крестьяне подходили к столице с совершенно противоположной стороны.

Таким образом оказалось, что он зря запускал всю эту огромную военную машину. Он удивился масштабам своей ошибки. Как будто неведомые сверхъестественные силы строили козни всем его начинаниям. С того момента, как он стал Деспотом, он поступал, с его точки зрения, правильно, но всё же военная наука и его опыт оказались столь же бессильны, как неумелое латание дыр его предшественником.

Нгуру показалось, что он услышал шёпот. Элисс…

Он посмотрел через окно на то, как солнечный свет играл на холмах и полях, как самые дальние из них медленно меняли свою форму: это означало, что в мире по-прежнему всё в порядке. Он смотрел на солнечные лучи, постепенно понимая, что они олицетворяют для него религиозные убеждения. Солнце, которое должно было быть защитником Дома Эллона, казалось, не только не интересовалось жизнью Эллонии, но и вообще не влияло на существующее положение вещей. Одним из убеждений было то, что Солнце мудро руководит действиями Деспотов, но оно не только не уберегло от смерти его предшественника, но и безучастно наблюдало, как он, Нгур, не раз проводил военные кампании, заканчивавшиеся лишь его собственным позором.

Возможно ли, что вопреки всему, что он слышал и чему привык верить, Солнце вовсе не было Богом? Может, это просто яркое пятно в небе?

Нгур был интеллигентным человеком, и у него хватало ума держать свои идеи при себе. Злясь на себя за то, что они вообще пришли к нему в голову, он каким-то странным образом приветствовал их. Если он смотрел на мир с совершенно другой точки зрения, целиком и полностью отличной от той, к которой он привык, он мог получить совершенно новые идеи. Он никогда не убеждал себя, что его идеи были правильными, а традиционные — наоборот. Ему казалось, что быть догматиком в любом смысле — означало совершать интеллектуальное самоубийство. Он был рад, что с одинаковой лёгкостью мог смотреть на мир с различных точек зрения.