Змееныш и сам понимал, что этого не может быть.

Не может быть дождя, не может быть рваной крыши, чудом удерживающейся на покосившихся стропилах; не может быть лица, рта…

Жизни быть не может.

И все-таки жизнь была.

Потому что лазутчики жизни – это те, кто возвращается; а жизнь ведь тоже иногда благоволит к своим змеенышам.

У Цая даже хватило сил мысленно обругать себя за доверчивость. Ведь сотню раз слышал:

«…достигнув пятидесяти лет, лиса может превращаться в человека; в сто лет – обретает способность узнавать, что делается за тысячу ли от нее; в тысячу лет – способность общаться с Небесами. Справиться с такой лисой человеку не под силу. Нрав же у нее непостоянный, превращения бесконечны, и обольщать она умеет…»

И еще слышал:

«…собираясь превратиться в женщину, лиса берет теменную кость умершей женщины; если же лис желает превратиться в мужчину, он берет такую же кость, но мужскую. Возложив эту кость себе на макушку, они принимаются кланяться луне. Ежели превращению суждено совершиться, кость удержится на голове при всех поклонах. Ну а коли не удержится – значит, не судьба!»

И всегда добавлялось: противостоять оборотню в силах лишь высоконравственные мужи и целомудренные женщины.

Змееныш улыбнулся от мыслей о собственных нравственности и целомудрии и невольно застонал. Три плотины воздвиг он на пути половодья разбушевавшейся «ци», которую Святая Сестрица сосала из него, как из юноши, – и все три были снесены потопом. Хвала Баню…

Лазутчик застонал снова – почти неслышно. Мешочек с иглами, пилюли яньчунь-дань, его нынешняя внешность, какой бы она ни стала… тут рассказом о господине Тайбо не отделаешься! Бань не то что не глуп – он изрядно умен, и если в душе монаха крылись подозрения по поводу обманчивой невинности инока, то сейчас они переросли в уверенность.

Интересно, монах сам станет пытать лазутчика или доставит беспомощного Цая в Столицу и только там отдаст приказ палачам тайной канцелярии?

Пыток Змееныш не боялся.

Он просто знал, что в руках опытного мастера заплечных дел говорят все – трусы, храбрецы, герои, мокрицы… все.

Поэтому лазутчики умирают перед входом в пыточную.

Змееныш попытался заворочаться.

Нет.

Сейчас он был беспомощней младенца – тот хоть кричать в силах…

Снаружи послышался шум, топот не одного десятка ног, громыхание доспехов и оружия. Дождевая капля упала на лоб Змееныша, и он замер от обжигающе острого прикосновения, понимая: это, пожалуй, последнее ощущение, которым ему дозволено наслаждаться. Все дальнейшее было известно до мельчайших подробностей – вызванный преподобным Банем караул свяжет лазутчика и доставит в Бэйцзин для подробного разговора, но они не будут везти его с кляпом во рту. Не так уж трудно заставить себя откусить язык, и кровотечение забьет гортань лучше любого кляпа – а там уж удушье не заставит себя ждать.