— Но как же ты сам-то мог этого не понимать? — воскликнула она, задумчиво на меня глядя; она не обвиняла меня, не спорила со мной, а просто пыталась понять то, что было ей непонятно. Потом сказала, глядя мне прямо в глаза; — А знаешь, я ведь тоже в Ансуле была рабыней. Как и весь мой народ. Но это произошло, потому что нас завоевали. По рождению мы к касте рабов не принадлежали и вовсе не обязаны были верить, что являемся рабами только потому, что «таков порядок вещей». Но это, наверное, нечто другое. У вас все было иначе.

Мне очень хотелось еще поговорить с ней, но я не мог — слишком еще стеснялся.

— Между прочим, — сказал я, повернувшись к Орреку Каспро, — именно раб научил меня петь твой гимн Свободе.

И тут же мимолетная улыбка вспыхнула на мрачновато-спокойном лице Мемер. Хотя кожа у нее и была очень светлой, а волосы — рыжими, глаза оказались поразительно темными и яркими и сверкали, точно затаенный огонь внутри опала.

— Мы тоже пели эту песню в Ансуле, когда прогнали оттуда альдов! — радостно воскликнула она.

— Все дело в том, что у этой песни чудесная мелодия, — сказал Каспро. — Очень хорошая мелодия. Запоминающаяся. — Он потянулся, наслаждаясь солнечным теплом, и снова повернулся ко мне: — Знаешь, я бы хотел побольше узнать о Барне и его городе. Похоже, там произошла чудовищная трагедия. Мне будет интересно все, что ты сумеешь припомнить. Но ты, кажется, говорил, что стал у него кем-то вроде придворного сказителя? Значит, у тебя хорошая память?

— Очень хорошая, — кивнул я. — Говорят, это мой особый дар.

— Ага! — Он явно полностью мне верил, и я не испытывал ни малейшего смущения. — И ты быстро все запоминаешь?

— Я даже и не запоминаю — оно само запоминается, — сказал я. — Я, в общем-то, именно поэтому сюда и пришел. Какой прок от головы, битком набитой тем, что ты когда-то слышал или прочел, если это никому не нужно? Правда, в лесу люди с удовольствием слушали всякие мои истории, а вот на Болотах моим сородичам даже это оказалось ни к чему. Вот я и подумал, что, может быть, в университете…

— Да, да, несомненно, — сказал Каспро. — Или, может быть… Ну, ладно, там посмотрим. К нам уже идет медеренде феребо енрефема — я правильно сказал, Мемер? На аританском это значит «красивая женщина, несущая еду». Тебе наверняка захочется выучить аританский язык, Гэвир. Ты только представь себе: это же совершенно другой язык — во всяком случае, он весьма отличается от всех современных языков побережья, хоть и является их праязыком, — и на этом дивном языке существует совершенно иная поэзия, целый огромный ее пласт! — Каспро говорил горячо и страстно, что, как я уже успел заметить, вообще было для него характерно, однако на Меле он по-прежнему старался не смотреть и даже близко к ней не подходил. Смотрел он только на жену, помогая ей расставлять на мраморной скамье принесенную еду — хлеб, сыр, оливки, фрукты и легкий сидр.