На «спасибо» сил тоже не было, к тому же я сомневался, что в моем спасибо кто-либо нуждался. Ларс ушел, плотно прикрыв дверь. Уже совсем стемнело. Пока дверь была приоткрыта, с лестницы в мансарду проникал тусклый свет, но теперь исчез и он.

Я неуклюже повернулся набок, снова свесился с кровати. Дно таза было прямо перед моим лицом. Я закрыл глаза.

И открыл их, когда уже светало. Голова болела поменьше, рот очистился, и я определенно протрезвел. Теперь сильнее всего меня мучил стыд, но это была справедливая расплата.

Я встал и разминался минут десять, пытаясь вернуть гибкость онемевшим мышцам, потом, потянувшись напоследок так, что захрустели позвонки, бросил взгляд на пустой кувшин и вдруг вспомнил слова Ларса. Я ценил его благородные порывы, но в этом городе у меня еще оставались кое-какие дела. Наверное, к сожалению.

Я спустился вниз и под неприязненным взглядом молодой, но очень стервозной с виду хозяйки вышел на улицу. Это и правда были трущобы, вероятно, самый вонючий и вшивый район Старой Мелодии: вонь вместо воздуха, грязь вместо дороги и крысы вместо жителей. Надо будет потом одежду перетрясти, еще блох наберусь…

Этого района я совсем не знал и пробродил не меньше часа, прежде чем вышел в смутно знакомый квартал. Еще только-только рассвело, кое-где ранние уличные торговцы начинали выгружать товар, прохожих было мало, но смотрели они на меня крайне подозрительно. Я и в самом деле, должно быть, выглядел странно: на мне всё еще были тряпки графа Перингтона, только они порядком поизмазались в грязи и блевотине, всё это успело засохнуть и вкупе с намертво въевшимися винными пятнами смотрелось, вероятно, весьма импозантно. Один раз я встретил уличный патруль, командир которого проводил меня очень долгим взглядом, но я распрямил плечи и прошествовал мимо, не соизволив даже посмотреть на него, и меня не тронули. Должно быть, они были в курсе праздника в Ладаньерском замке, и помятые дворяне, не пойми где и как проведшие ночь, этим утром были в городе не в диковинку.

У ворот Паулины возникла заминка: привратник Перингтонов не отличался понятливостью городской стражи и, не узнав меня, впустить не пожелал. С полчаса я уговаривал его позвать госпожу, и когда он уже всерьез собрался надавать мне пинков, его остановил проходящий мимо кучер, который, кажется, вел карету Паулины в тот день, когда она подобрала меня на улице Первых Пекарей. Меня впустили, чопорно извинившись, хотя в глазах кучера явственно читалось, что он думает о родственнике госпожи, то и дело вляпывающемся в более чем сомнительные истории.