— Тебя с Морганом они годами обзывают ублюдками. Каким-то образом, у меня до сих пор не создавалось впечатления, будто это имеет отношение к тому, кто были ваши отцы.

— Нет, — Дункан пододвинул табурет поближе к дугалову креслу спереди и одновременно извлек из-под ризы кристалл ширала на кожаном ремне. — Ты его помнишь, — спокойно заметил он, вложив камешек в руку мальчика. — Он принадлежал твоей матери. Она отдала его мне в ту ночь, когда я отдал ей пряжку.

Дугал пробежал пальцами по грубо отполированной поверхности и не спеша кивнул.

— И что я должен делать на этот раз?

— Большую часть того, что нужно делать, сделаю я. А тебя попрошу только раскрыться и не бояться. Попробуем воспользоваться кристаллом как связующим звеном. У тебя могут возникнуть необычные чувства, возможно, даже неприятные, но обещаю, вреда я тебе не причиню. Для начала попрошу тебя все время помнить о кристалле и попытаться внутренним зрением увидеть Маризу. Ты видел ее портреты?

Дугал сомкнул пальцы вокруг ширала и снова кивнул.

— Один, совсем маленький. Хотя это было давным-давно.

— Тогда позволь мне написать ее портрет словами в твоем уме, — предложил Дункан, сомкнув ладонь вокруг руки Дугала, которая держала кристалл, а другую возложил мальчику на голову, словно благословляя. — Закрой глаза и попытайся увидеть ее настолько отчетливо, насколько получится. Но не напрягайся, ищи ее, уговаривай явиться. Представь себе ее светлые волосы, словно расплавленное серебро, стекающие до талии, перетянутые у лба кружевной лентой из мельчайших цветов… Думаю, это были примулы…

Он чувствовал, как Дугал расслабляется под его прикосновением, и сам тоже закрыл глаза и увидел образ давно утраченной любимой…

— А в центре каждого цветка было по крохотному золотистому камешку, по цвету — в точности, как ее глаза — и почти как твои, — спокойно продолжал Дункан. — И она носила розовое платье, почти такое же, как ее румянец… кожа светлая… очень светлая…

Пока он говорил и одновременно передавал то же самое мысленно, образ, возникающий в мозгу Дугала, для него оказалось возможным читать не хуже, чем его собственный. Сперва этот образ обозначился лишь на поверхности, затем постепенно начал размывать задрожавшие щиты.

— Смех ее звенел, как серебряные колокольчики… и она была безмятежна и глубока, точно озеро на Шаннис Маир…

Голос Дункана постепенно угас, он решительней двинулся вперед, без труда миновав щиты Дугала, вступил в его разум и повел воспоминания из глубоких тайников в сознание мальчика, бдительно следя, чтобы канал не закрылся, даже когда, почувствовав, что происходит, Дугал в какой-то миг попытался в ужасе отпрянуть. Дункан чувствовал, как мальчик беззвучно раскрывает рот, чуть что-то особенно тревожно вспыхнет, и тут же снимал близящиеся приступы острой боли, одновременно прижимая Дугала к себе и утешая физически.