— Но…

Хьюберт повернулся к Джавану, чтобы тот поддержал его, но король лишь покачал головой и дал знак Ориэлю подойти к нему.

— Не обращайтесь ко мне, архиепископ, меня вся эта ссора не затрагивает, но если вы заставите меня вмешаться, то я тоже вспомню многое, за что Мердок должен держать ответ, и могу счесть, что он еще не заплатил по счетам, даже если агония его продлится долгих полгода.

С этими словами он собрал свиту и развернулся, чтобы покинуть ристалище вслед за Хрориком и Сигером. Мердок стонал, лежа на земле, а его сыновья и друзья толпились вокруг, гадая, что же им теперь делать.

Глава XXV А другой умирает с душею огорченною, не вкусив добра[26]

Глава XXV

А другой умирает с душею огорченною, не вкусив добра[26]

Час спустя Мердок Картанский, изнывая от боли, вытянулся на постели, которой предстояло стать его смертным ложем. Он скрипел зубами от непереносимой, жгучей боли в животе, усиливавшейся с каждым вздохом. Рядом его жена, с которой они прожили вместе более двадцати лет, смачивала его лоб влажной тряпицей, однако ее ухаживания не столько облегчали боль, сколько раздражали раненого. Она хотела ему только добра, и он был признателен ей за эту преданность, однако огонь, который пожирал его изнутри, было не погасить никакой водой.

И Мердок сознавал, что с каждым часом ему будет делаться все хуже. Уже сейчас агония была нестерпимой.

Военный врач лорда Альберта и придворный лекарь пытались дать ему успокоительное перед тем, как начать заниматься с больным — ибо даже срезать с него одежду и доспехи было невероятно трудно — но Мердок не стал пить это снадобье, вцепившись зубами в кусок кожи, чтобы не закричать в голос, когда они принялись обрабатывать раны.

Они как могли старались обойтись с ним помягче, но все равно он потерял сознание от боли задолго до того, как они дошли до раны в животе… Впрочем, это было и к лучшему, поскольку все, на что они оказались способны — это омыть вывалившиеся внутренности теплой водой, вложить их обратно в рану, наложить сверху чистую льняную ткань и замотать широкой белой повязкой. Все прекрасно сознавали, что это ничему не поможет, но, по крайней мере, повязка удерживала внутренности, не давая им вновь выпасть наружу. Если бы не эта рана, то ногой они бы занялись всерьез, не ограничиваясь лишь перевязкой, возможно, даже попытались бы сшить рассеченное сухожилие, однако сейчас не было смысла тратить на это силы, поскольку хромота менее всего должна была беспокоить теперь Мердока Картанского.

Он пришел в себя, когда они заканчивали возиться с его ранами и смывали с тела кровь и грязь. Затем ему помогли надеть прохладную белую рубаху, которой, скорее всего, предстояло вскоре стать его саваном. Он знал это, и они это знали, но все же сделали все необходимое… словно способны были хоть на что-то еще помимо того, чтобы продлить его агонию.