Преодолев себя, он подошел к ближайшей полусфере. Там, на укрепленной, казалось, прямо в неподвижном воздухе дыбе корчилась девочка, лет семи, не больше. Локти ее были вывернуты за спину, волосы растрепаны, лицо сведено гримасой и совершенно бледное, это при здешней-то всеобщей смуглости. Ноги девочки чуть-чуть не доставали до пола, и между ними шмыгали какие-то юркие, черные… не то мыши, не то крысы.

Похоже, девочка не видела Митьку — ее глаза, страшно и широко открывшиеся, казалось, смотрели на что-то совсем иное, недоступное. А сверху, точно слоновий хобот, уходила в центр зала, к великаньей банке, прерывистая, голубовато-лиловая струя света.

Меч как-то сам собой оказался поднят, рука напряжена. Ну же! Ну!

Кисть едва не вырвало из сустава, когда он со всей дури рубанул по прозрачному куполу. Меч не звякнул и не сломался — попросту вывернувшись из пальцев, он шмякнулся на пол. Девочка за непонятной преградой ничего, разумеется, не заметила. А вот крысы, похоже, почуяли — одна из них, мелкая, с ладонь величиной, гадина, встала вдруг на задние лапки и как-то нехорошо, оценивающе поглядела на Митьку.

Вспомнилось, как когда-то (сейчас казалось, невыразимо давно), кассар говорил ему про Хьясси: «Продай, убей, отпусти на все четыре стороны — только не бери с собой в замок». Да, теперь все встало на свои места. Вот, значит, каков он, улыбчивый пухлый князь Диу. Вот он, великий маг и неряха… И зачем ему это?

— Ты, наверное, думаешь, зачем все это? — голос князя был вкрадчив, он струился подобно истончающемуся дымку от сигареты. Митьку точно проткнуло раскаленной иглой. Вздрогнув, он резко обернулся.

Князь Диу стоял совсем рядом, не далее как в десяти шагах. В расшитом халате, в кожаных сандалиях, без оружия… Стоял и приветливо улыбался.

Меч валялся совсем недалеко, в каком-нибудь метре, и Митька даже потянулся — но без толку. Казалось, он превратился в дерево, и миллионы жучков-древоточцев грызут его сейчас деловито и вместе с тем радостно — наконец-то они дождались своего, наконец-то им разрешили. Страх разрастался во всем теле, проникал в каждую клетку, в каждую жилку, и ни одной мысли не осталось — только одуряющий, тошнотворный ужас. Хотелось одного — провалиться в черноту беспамятства, и будь что будет. Но сознание ни в какую черноту ускользнуть не могло — его цепко держала чья-то холодная воля.

Вспомнился вдруг Измайловский парк, и приморозившее его тогда к земле колдовство старика Хайяара. Но там были еще цветочки, тот страх был вызван неизвестностью, а сейчас Митька прекрасно понимал, что его ждет.