Бард улыбнулся.

— Не благодарный ты слушатель.

— И представлять не хочу, — добавил колдун.

— Из Андоги, — сунув яблоко под нос колдуну, пробурчал торговец.

Ночь спускалась на рынок, укрывала дома, часовни, купола соборов Сан-Доминико и Сан-Франческо, театр в восточном квартале.

Дама обмахнулась рядом с ним веером. Кто-то кашлянул. Очень отчетливо в наступившей тишине.

Музыка, которую он слышал, играли скрипки. Потом в них вплеталась мелодия. Мелодия перебивалась тонкими ладами гитарных переливов. И еле слышно пел голос. И вновь что-то очень далекое, из глубин прошлого всплывало в его памяти. Див помял перчатку из лайки.

Битва. Она представлялась ему отчетливо.

Бард помахал перед носом колдуна программкой.

— Иди ты к черту, Гольди.

— Эта история… Правда, она поет замечательно. О войне. Между Севером и Югом.

— Правда.

Бард тоже заслушался. Засмотрелся. Вывернул из кармана зимний сорт андоговского яблока.

В тишину и музыку вплетался треск и чавканье благодарной публики.

— На каком языке она пела, — проговорил колдун, минуя с бардом очередной проулок.

— На Наритай’я. Это очень древний диалект темных эльфов, — со знанием дела проговорил бард. — А как она пела…

Колдун припомнил гущу толпы. Толкающихся и проходящих в створки дверей людей. Припомнил Джули Бэл, прихватившую его за руку.

— Мне бы хотелось поговорить с вами, дорогой.

Толпа смела ее, и он как-то упустил это происшествие из виду. Память его была занята Икоку Гобуро и До ул’Ларой в одном лице. Лицо ее было скрыто тьмой на сцене большого театра Брэйврока. Фигурка казалась ему похожей на фигурку Бэл. Но она была скрыта просторным нарядом. Из всего, он запомнил лишь глаза. Широкие и раскосые. И зубы. Зубы были достаточно острыми и совершенно дисгармонировали с макияжем, когда на ее лицо упал свет. Он также увидел ее небольшие ушки. Ушки Икоку Гобуро были достаточно аккуратными.

«Они, что, у нее не острые, спросил тогда бард».