И сразу две лавы сшиблись — словно лавины камней смешались, сплошной треск копий, звон щитов, тем более жуткий, что тотчас же смолкли крики и кличи, все стало грохочущим, стонущим от жестокости усилием.

Стало тесно, едва удалось сдержать лошадь, но Юлий уже видел мелькание клинков, со звоном саднило железо. Он оказался в столпотворении, вертелись и сталкивались лошади, всадники. Он ударил копьем, скользнув по закованному кольчугой боку. Противник Юлия защищался от наседающего на него витязя и не имел возможности уклониться от нового нападения. Но не свалился, когда Юлий с каким-то жестоким омерзением успел ударить в тот же бок еще раз — кольчугу не пробил, а, может быть, и пробил — тот жутко передернулся. А Юлий тотчас его забыл, едва отразив щитом внезапный удар копья и обнаружив нового противника. Бой распался на множество поединков, где каждый был предоставлен самому себе и врагу. Дико кидались потерявшие седоков кони с окровавленными седлами, что-то чавкало и вскидывалось под копытами.

Юлий противостоял мужчине с седеющей бородой и свирепыми, пушистыми на концах усами под кривым носом. Когда бросили они бесполезные в тесноте копья, Юлий выхватил меч, еле отразив сокрушительный удар сверху. В одно мгновение он постиг взглядом и золотую цепь с ладанкой, что бряцала по железным пластинам доспехов ниже шеи, и бородавку на щеке — все, кажется, до единого волоска. И всего этого не существовало: мгновенное видение без смысла, без памяти. Всем существом без остатка Юлий стал ужас и ярость — и ударил мечом сам, попадая в щит, хотя метил в плечо и в шею. Со страстной надеждой покончить разом — убить эти бороду и усы насмерть, убить, уберечь себя от разящего, сверкающего в глаза железа. Содрогаясь, обменивались они ударами, лошади прядали, разнося всадников, и противники отчаянно вертелись, чтобы не подставить спину или незащищенный бок, — и помину не было о благородстве, озверели оба, как озверело все гремящее, стонущее, орошенное кровью поле. И каждый стремился усидеть в седле до последнего, потому что, падая, — уже не вставал.

— Государь! Я узнал вас! — крикнул вдруг противник Юлия, прикрываясь щитом. Матерый воин, он сохранял достаточно самообладания, чтобы помнить что-нибудь и кроме собственного спасения. — Сдавайтесь!

— Не-е! — после мгновения замешательства выдохнул Юлий вместе с ударом.

Противник хоть отразил удар, но как бы и зазевался. И клинок Юлия, звякнув о бок украшенного перьями шлема, рубанул плечо. Внезапный удар этот был так силен, что, и не разрубив наплечник, Юлий отшиб противнику владеющую мечом руку — тот ответил нетвердо. И еще — с глубоко затаенным отчаянием, с внутренним омерзением — рубанул Юлий раз за разом поддававшегося витязя, содрогаясь и сам от каждого достигающего цели удара; торопливый страх завладел им — покончить скорее с ужасом — убить.