С воем и криком, подбадривая себя в трусости. И те, в немалом количестве храбрецы, что остались было на месте, в глубочайшем недоумении, дикими глазами взирая на всеобщее полоумие… эти разумные и храбрые люди побежали тоже. Не без сомнений. Не от испуга даже, а по здравому размышлению, рассудив и прикинув, что и в самом деле ведь «ХУДО!» Чего ж тогда кочевряжиться?

Наблюдавшие этот обвал соседние полки, однако, не имели ни малейшей возможности различить, кто из бегущих трус, а кто нет. То есть, кто бежит по дурости своей да по подлости, а кто от большого ума.

— Государь бежит! — голосили дураки и предатели, но их уж никто не слушал — бежали все.

— Стойте, негодяи! — кричал Юлий — голос его терялся. — Что же вы делаете?! Стоять! — отчаянно вопил он и нахлестывал жеребца, наблюдая, как жутко зашевелился и тот полк — не храбрее других, — который занимал возвышенность. Словно волосы стали дыбом, зашевелилась сплошная чаща копий — мурашки пробрали полк… И вот — бежит.

Перемахивая через разбросанный по стану хлам, мимо каких-то бочек, досок, кострищ и шалашей Юлий ворвался в расположение войск, напрягаясь догнать и опередить бегущих, чтобы добраться до оставшихся в строю полков.

— Спасайтесь, государь! Все пропало! — кричали Юлию спутники и сами не отставали, нахлестывали лошадей.

Обреченная орава людей, за которыми гналась вражеская конница, увлекала своим безумством все новые полки и тех, кто метался между полками, вспомнив о брошенном имуществе, — поле покрылось бегущими. Получалось, что Юлий и сам обращал людей в бегство, мчал он с таким напором, что одним своим криком выводил из равновесия еще пытавшихся устоять людей, заставлял их удариться в бега при одном своем приближении. Чем яростней хлестал он коня, кричал, угрожая небесам плеткой, тем скорее катился перед ним ужас и падали знамена. Полки удирали перед государем, как опрокинутые.

С вершины пригорка, куда вымахал Юлий наметом, до самых дальних пределов открылся весь бегущий по всхолмленному полю стан. Дальше видны были перелески, серые тени деревушек — до самого синего окоема, где терялись покрытые зеленями пашни и лежала затихшая, обомлевшая в испуге земля. Туда, в не тронутую войной страну, стремились, растекаясь, как хлынувший кипяток, очумелые толпы.

Правее, сразу за дорогой на Толпень, в полуверсте от Юлия, обширной купой темнела не вполне еще собранная конница. За городом шатров приметны были на полях беспокойные лошади, возле которых суетились человечки. Но большая часть витязей уже подтянулась к развернутым знаменам и не выказывала намерения бежать. Основной поток разбитой прежде боя пехоты обтекал конницу стороной, но часть беглецов неслась прямиком.