Жизнь возвращалась через боль.

Золотинка приподнялась, охнула, нечаянно опершись на обожженную ладонь. Тупо уставилась на обнаженное бедро. Горели ладони. Нога саднила и горела.

Золотинка жалобно скривилась, не особенно хорошо, впрочем, постигнув взаимосвязь между болезненными ощущениями и кроваво-грязными ссадинами на колене.

Усилие утомило ее, она откинулась, отметив угловатые камни под спиной, но на этой мысли не задержалась.

— Как мы себя чувствуем? — донесся умильный голос. Золотинка не отвечала.

То была душевное и телесное отупение, которое наступает после долгих, превышающих человеческие силы страданий. Золотинка лежала на камнях, не испытывая потребности подвинуться, не имея сил даже на то, чтобы опереться на воспоминания — смутно присутствующие рядом с тупой действительностью.

Поразительно уязвим человек. Он идет узенькой тропкой и всякий шаг в сторону, всякое нарушение меры, всякий проступок — по точному смыслу выход за установленные человеку пределы — уже грозит бедой. Всякое нарушение среднего и умеренного мучительно и скоро становится пыткой. Человек устает говорить, а долгое молчание невыносимо. Можно уморить человека жаждой, еще проще утопить его в ведре воды.

Золотинку умертвил полный покой. То, что пережила погребенная под толщей каменного мусора девушка, было жесточайшей, растянутой во времени пыткой. Тишь и тьма. И более всего — отсутствие ощущений, невозможность ни подвинуться, ни подать голос. Обращенная в мысль, Золотинка обнаружила мучительную неспособность сосредоточиться. Лишенная опоры в ощущениях, мысль обнаружила свою бесплодность, — то было утомительное и все более жуткое состояние неподвижности. Страх охватывал Золотинку, если только можно сказать «охватывал» по отношении к тому, что не имеет тела. Но страх этот был — невообразимая, непостижимая беспомощность. Можно представить себе стиснутого со всех сторон горой без малейшей возможности шевельнуться человека — и это будет лишь отдаленное, слабое подобие того, что испытывала Золотинка.

То была худшая из тюрем. Одиночное заключение иссушает чувства и сводит с ума. И насколько ужаснее положение заключенного, который лишен не только товарищей, но и самого себя, лишен пространства — какого бы то ни было. Лишен времени, ибо время не существует вне естества, вне действительности. Это уже нечто большее, чем одиночество. Это пытка. Погребенная в камне, Золотинка мучительно умирала. И умерла. Ибо обреченная питаться собой мысль саму себя и пожирает. Не стало мысли, не стало и Золотинки.

Теперь она слышала настойчивые речи пигаликов и даже как будто бы понимала, что они чего-то хотят, но не видела надобности отвечать. Отупение мысли ее равнялось безучастности чувств.