Обманчивые порождения мрака, выступая из черноты подворотен, прохватывали внезапным ознобом. Золотинка замирала, вглядываясь… могильный мрак медлительно растворял в себе полусвет теней — и ничего.

Верно, тут было больше брезгливости, чем страха, преходящий озноб походил на омерзение. Пережив опасности дня, тот душевный надлом, который испытывает человек в положении загнанной дичи, Золотинка отдыхала в вольном покое ночи… и опять вздрогнула.

Где-то далеко затявкали едулопы. Жутко было видеть призрак потерявшей вещественность очертаний площади — все было тихо и стыло, как под водой. А голоса, крики, лай, отдаленные, словно никому не принадлежащие, метались между недвижных строений, на последнем издыхании докатываясь и замирая в кладбищенской тишине площади.

Трудно было понять, что происходит и где: треск сокрушенных ставень, злобная брехня едулоповой стаи… грохот… исступленные человеческие голоса. Люди вопили, как в пустыне, город же отвечал трусливым молчанием, бросив несчастных на произвол судьбы.

И что тут могла сделать Золотинка? Со всем своим волшебством против грубой животной силы? Она обошла побоище стороной, ступая неслышно и мягко — в чем и не было никакой нужды, — а задышала полной грудью, когда отголоски несчастья, затухая, обратились едва различимыми всплесками ярости, боли и злобы.

Золотинка шагала вольней — и ахнула, оглянувшись: по кривой улочке, где ущербный месяц порождал смутные тени, бежала, уродливо подскакивая, словно подраненная, с перебитыми лапами крыса… Быстро окинув тварь внутренним оком, Золотинка ничего не зацепила — нет, это была не крыса!

Урод. Отрубленная пясть, темная, в крови лапа с корявыми пальцами с размаху хлопалась наземь, чтобы тут же подскочить и перевернуться. Миновав прянувшую вбок Золотинку, пясть шлепнулась навзничь — ладонью вверх, и так осталась, утомленная до бессилия. Пальцы жестоко крючились, наконец чудовищный обрубок опрокинулся и пополз, цепляясь за землю, как покалеченный жук. Золотинка обогнала мерзкую тварь обочиной и, отбежав подальше, перевела дух. Но и потом еще не раз и не два вздрогнула она в ознобе, ощущая на себе ускользающее, мнимое прикосновение пальцев.

Приходилось поторапливаться. Тупики, неразбериха переулков, пустыри и развалины сбивали Золотинку с толку, хотя хотенчик упорно и последовательно, без перемены указывал на северо-запад, где-то там, по видимости, заночевал блудливый кот. Понемногу распутывая загадки противоречивых перекрестков, возвращаясь на прежнее и пытая счастье в случайных проулках, Золотинка продвигалась к окраине, пока и в самом деле не увидела полуразрушенную городскую стену, башню и ворота. Запертые, несмотря на то, что рядом, в десятке шагов, можно было перебраться через развалины даже на коне. Стража не показывалась, но в редких бойницах башни теплился свет и можно было разобрать разнузданные голоса… а то — женский визг и смех… и опять пьяный смех. Спрятавшись от едулопов за окованными дверями, воротники расположились весьма привольно.